Уссаковский наслаждался наступившим покоем. Днем в его огромном кирпичном доме посреди развесистых карагачей было тихо: генерал спал или читал книгу. Вечером из освещенных окон неслась музыка. Генерал увлекался музыкой и играл сам, но чаще приглашал к себе в дом пианистов из музыкального и драматического обществ.

С начала октября в Асхабаде гостил с концертами петербургский пианист Буюкли; вечера его в офицерском собрании проходили при переполненном зале. Генерал воспользовался этим и пригласил концертмейстера к себе. В гостиной собрались домашние и близкие друзья. Уссаковский, не по-военному, в белой шелковой рубашке, в брюках и лакированных штиблетах, сидел в кресле, положив ногу на ногу, и был очень далек от каких-либо дел. Появление на пороге ординарца даже не привлекло внимания генерала.

— Евгений Евгеньевич, — сказала тихонько жена. — Кажется, кто-то пожаловал к нам…

— Кто? — спросил Уссаковский, повернувшись к двери.

— Полковник Жалковский, ваше превосходительство! — отчеканил ординарец.

Генерал поморщился, однако кивнул:

— Пусть войдет.

Войдя, Жалковский отвесил поклон и остановился, не решаясь ступить пыльными сапогами на ковер. Генерал понял его, встал из кресла и повел в свой кабинет.

— Что-нибудь важное? — спросил, садясь за стол и указав на кресло начальнику канцелярии.

— Правительственная, — коротко бросил Жалковский и подал телеграмму. — Черт знает что, — добавил со злостью. — Россия распоясалась донельзя.

Генерал, развернув телеграмму, прочел, что в Москве забастовал Союз железнодорожников, и надлежит принять все меры для строжайшего соблюдения порядка на Среднеазиатской железной дороге.

— Очередная забастовка, — хладнокровно пояснил Уссаковский. — Сколько таких телеграмм я получил с начала года! И не счесть. То бастуют пекари, то аптекари… каждому подай восьмичасовой рабочий день и прибавь жалованье… Самое нелепое состоит в том, что все требования ко мне адресуют! Можно подумать, что у начальника области своя золотая касса. А я, если уж говорить, по совести, не смог из своей казны изыскать несколько тысяч на жеребца для ташкентского злодея. Пришлось Махтумкули-хану челом бить…

— Господин генерал, прикажете принимать меры? — спросил Жалковский.

— Да, разумеется. Но я думаю не столь страшен черт, как его малюют.

— Вы так думаете? Ну, не скажите, не скажите!

— Железнодорожный союз все-таки порядочная организация, — сказал генерал. — Во-первых, союз их легален и профессионален. Во-вторых, составляют его, в основном, служащие чиновники, а на них можно положиться. Пока что железнодорожники не задавали нам особых хлопот, если не считать участия в похоронах революционера.

— Евгений Евгеньевич, но вы ни разу не поинтересовались у меня, как обстоят дела в этом союзе после похорон Стабровского, — осторожно возразил Жалковский. — Смею вам доложить, что в него давно уже проникли весьма нежелательные элементы из асхабадского депо и кизыларватских мастерских.

— Полковник, я не думаю, чтобы инженеры, техники и прочие интеллигентные люди допустили в свои ряды безграмотную рабочую чернь, да еще с крайне противоправительственной программой, — не согласился Уссаковский.

— Генерал, но по сведениям Пересвет-Солтана, уже образован на железной дороге забастовочный комитет! — предупредил начальник канцелярии.