— Бросьте её в кювет. И этого тоже…

Через полчаса у нас уже около двадцати грузовиков и несколько «эмок». Отдельно, под охраной, человек пятьдесят их бывших владельцев. Артиллерист приказывает выдать им лопаты и гонит на сто метров вперёд, где они, пыхтя и отдуваясь, роют себе ячейки. Вернувшись, приказывает установить пулемёты на позиции и взять «этих» на контроль. Под прицелом задержанные суетливо машут инструментами.

Тем временем в толпе начинают появляться и военные. Некоторые ранены, в бинтах, на которых расплывается свежая кровь. Таких грузят в реквизированные машины и отправляют в тыл, остальных загоняют в окопы, дают лопаты и заставляют углублять траншеи и копать вторую линию. Немцев всё ещё нет, и это радует: мы успеем закрепиться. Время работает на нас.

Из ручья беженцев мы вытаскиваем людей, оружие, машины. Внезапно в толпе появляется нечто огромное и массивное, которое медленно приближается, возвышаясь над людьми. Мать честная! А ЭТО откуда здесь! Мы не верим своим глазам: пятибашенное чудовище Т-35!

Выскакиваем на дорогу и машем, требуя остановиться. Танк послушно замирает на месте, и из него высовывается ротный политрук с танковыми эмблемами. При виде нас он облегчённо улыбается и выдыхает:

— Наши…

Экипажа нет. Политрук оказывается выпускником последнего курса политического военного училища, бывший танкист, выпущенный досрочно, согласно приказа Ставки. Получил назначение, но когда прибыл на место — части уже не было в расположении. Пошёл искать своих, и наткнулся на брошенный танк. Разжился топливом и поехал, резонно рассудив, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Сейчас рад, что нашёл нас. Быстро формируем экипаж. За командира становится Федорчук, остальных членов экипажа он подбирает себе сам, так что я остаюсь в пехоте. Вскоре у нас появляется ещё два танка: «Т-26» и «БТ-7», на которые он сажает комбатов.

Ну а мне достаётся «БА-10», на котором ехал начальник политотдела какой-то дивизии. К его чести, надо сказать, что он сам отдал нам машину, уйдя в окопы к рядовым бойцам.

Внезапно вдалеке вспыхивают ракеты. Немцы! Затолкнув в ствол «сорокапятки» снаряд, я приникаю к панораме броневика и через оптику наблюдаю за дорогой. Идут! Впереди танки, перед ними катят мотоциклисты. Позади авангарда целая куча средних «троек» и чешских машин. Трещит рация. Это Кац:

— Товарищи танкисты, вы пока огонь не открывайте, дайте нам поработать!

Слышу голос Федорчука:

— Исидор Якович! Тут же дистанция почти полтора километра!

— Ничего, наши пушечки на это и рассчитаны…

Его голос прерывается хлёстким звонким выстрелом. Короткий промежуток и… Я не верю своим глазам и ещё раз приникаю к панораме. Точно! На дистанции тысяча двести метров снаряд пушки подбил немецкий танк, броню которого — с вполовину меньшей дистанции — едва пробивала наша танковая «семидесятишестимиллиметровка»!

А потом позади нас тяжёло грохочут тяжёлые гаубицы. Ветераны первой мировой не подводят и сейчас: снаряды весом в девяносто семь килограмм, снаряжённые девятью кило тротила накрывают колонну огненными разрывами. Мне хорошо видно, как летят в разные стороны тела и искореженные обломки машин, как воспаряет над дорогой квадратная башня танка и кувыркаясь, врезается в землю. Через мгновение всё заволакивает дымом и пылью.

И в этот момент в небе появляются чёрные точки самолётов. Едва успеваю подать команду укрыться, как выросшие в размерах «юнкерсы» с воем ложатся в пике, готовясь высыпать на наши окопы первые бомбы. И одновременно откуда-то из глубины вражеских порядков начинает вести огонь фашистская артиллерия. Земля трясётся и дрожит, всё затянуто расцвеченным всполохами новых взрывов дымом. Сейчас мы бессильны…

Наши тяжёлые орудия пытаются начать контрбатарейную борьбу под бомбёжкой, но это приводит лишь к ненужным потерям среди артиллеристов.