– Беги передай! – Володислав обернулся к отрокам. – Пусть бабы, дети, раненые, все, кто не сражается, к воротам собираются. Если у Величара здесь выйдет русов разбить, мы отворим ворота, и пусть бегут вниз, вдоль стены, где за водой ходят, через Уж – и в лес! Скажи, чтобы все поняли: не к мосту, а как за водой ходят! За реку – и в лес! К мосту – их всех перебьют, а если через реку – спасутся.

Отрок убежал. Володислав вслушивался, пытаясь по звукам боя из темноты понять, что происходит. Рукавом отирал глаза: жгучий дым за спиной выжимал слезы.

– Боже Перуне, помоги! – шепотом взывал он, свободной рукой вцепившись в бревно частокола.

* * *

Как бывает в таких случаях с привычными людьми, от звука рога Лют сперва вскочил, хватая оружие, а уж потом проснулся. Спал он не раздеваясь, не снимая черевьев, даже в кольчуге, шлем его лежал возле мешка, служившего изголовьем, меч и секира – сбоку. Откинув в сторону медвежину, которой был укрыт, он мгновенно набросил на плечо ремень перевязи, одной рукой схватил секиру, другой – шлем и, надевая его на ходу, почти прыгнул из шатра наружу. Подхватил щит, лежавший у входа, и быстро завертел головой, оценивая происходящее. Тут же присел, прячась за щитом – навстречу летели стрелы.

Ночь была поделена на четыре стражи, и в каждую стражу треть дружины – сотня человек – не спала, неся дозор при всем оружии, а две трети отдыхали, но тоже с приказом быть готовыми каждый миг. Люту Мистина доверил сотню, составленную из их собственных ближних дружин: четыре его киевских десятка и пять десятков «царьградской» дружины Свенельда. Их стража миновала, и они разошлись спать: кто в шатры и шалаши, кто на лапнике возле огня. Лют не понимал, долго ли проспал, но мимо него бежали люди Енаря, из следующей стражи, – значит, не слишком долго.

Шатры и шалаши были выстроены вдоль замерзшего Ужа, между ними и опушкой леса горели костры. При их свете было видно, как по опушке напротив перебегают лучники, обстреливающие стан. По сторонам слышался шум – слева и справа, из-за Святой горы и из леса, к черте рогаток неслись ватаги. Блестели лезвия топоров и копий.

– Енарь – вправо! – слышался рядом громкий голос Мистины. – Радул, слева!

Мистина не лез к костру – его рослую фигуру деревским лучникам было бы уж очень хорошо видно, хотя шлем на нем сейчас был не золоченый, а простой. Но его голос разносился по всему стану. Люди того и другого сотника бежали, куда было указано, на ходу выстраиваясь, чтобы встретить нападавших стеной щитов.

– Владар, Турбен, ко мне! – закричал Лют, собирая свои десятки. – Щитовики, вперед! Лучники, стреляй по опушке!

Воеводские оружники мигом выстроились: первый ряд сомкнул щиты, второй принялся стрелять по опушке, оттесняя засевших там древлян и мешая им обстреливать оружников у рогаток. Лют, с двух сторон прикрытый щитами телохранителей, вертел головой и следил, не нужно ли где подкрепление.

Слева с десяток отчаянных древлянских ратников прорвались за рогатки, поднырнув под жерди, но на свою беду: люди Енаря прижали их обратно к рогаткам и порубили. Справа, где стоял Радул, кипела особенно ожесточенная схватка. Дружно навалившись, древляне сумели разрубить бревно и частично растащить рогатки. Между ними образовался проход, и через него древляне устремились внутрь стана киян.

В первых их рядах мелькнуло железо шлема. Возглавлял нападавших тучный и немолодой, но подвижный мужчина в пластинчатом доспехе, с щитом и секирой.

– Вперед! Дерева! – зычно кричал боярин, побуждая своих людей не отступать. Здесь был переломный миг всего сражения за лесной стан. – Дави! Навались!

Я тебе навалюсь, распятнай тя в глаз! Лют сунул секиру за пояс и вытащил меч из ножен.