– Нет охоты мертвецами торговать, – Лют сплюнул. – Пусть на опушку вынесут, кому надо – заберут.

– У нас скоро этого товару будет – таскать не перетаскать, – сказал Ратияр и перевел взгляд на Люта: – А чего у тебя рукав болтается?

Лют с удивлением глянул на свои руки: на правом плече свисал вырванный лоскут кольчуги, на колечках блестела свежая кровь.

– Жма, он ранен! – охнул Искрец. – Стрелой задело. Чего молчишь-то?

– Я не заметил… – Лют виновато взглянул на Мистину.

Он и правда только сейчас ощутил боль и холод. Рана была не глубокая – наконечник стрелы скользнул по рукаву брони, разорвал несколько колец, но мышцы разрезал не сильно.

– А я тебе что говорю! Сам не замечаешь, пока не опомнишься.

Лют повернулся – идти в шатер перевязаться – и взглянул на вершину горы.

– Троллева матерь! Ты гляди, как занялось!

Все в лесном стане обернулись. С удивлением Лют обнаружил, что уже рассвело – он ясно видел над собой голубое небо.

И в этой голубизне отчетливо выделись густой дым над вершиной скалы и пляска буйного пламени над крышами Искоростеня.

* * *

Натиск Величара на заречный стан захлебнулся. Русы отбились, древляне отступили снова в лес. Светало, но видеть, что происходит у русов за рекой, Володислав не мог: вокруг него клубился все более густой дым, вынуждая жмуриться. По щекам ползли слезы.

Дневной свет не принес облегчения людям, измученным тревогой бессонной ночи. Огонь одержал победу: в одном месте не поспели сбить, в другом, и вот уже разгорелось так, что не подступиться. Сбросить кучу пылающей соломы было некуда – внизу везде люди. Вот-вот Искоростеню на его каменной вершине грозило превратиться в одну огромную печь, где все его жители и защитники окажутся в кольце пламени.

Русы больше не стреляли: стало незачем. Треск и гул пламени мешались с людским криком.

Перед княжьей избой затрубил рог: Володислав созывал мужчин к себе.

– Бери оружие, братки! – кричал он, кашляя от дыма. – Ждать больше нечего, деваться некуда. Прорвемся из города, за ручей, откроем путь детям и женам, чтобы хоть не сгорели, а придется голову сложить – сложим во славу рода деревского и в память Дулебову! Я сам впереди вас пойду. Навалимся дружно, без страха – жен и детей спасем.

О страхе перед врагом никто уже не помнил: все заслонил ужас перед жадным, неумолимым пламенем. Без строя, лишь похватав топоры и копья, древляне устремились к воротам. Огонь подталкивал в спину, счет шел на горькие, дымные вдохи. У ворот толпились женщины и дети, все жители Искоростеня и беженцы. Иные волокли с собой коров и прочую уцелевшую скотину, не желая оставлять ее в добычу огню.

– Разойдись! Дай князю пройти!

Оттесняя толпу, ратники шли к воротам. Трубили рога, стучали бубны. Впереди несли боевого чура. Князя в полном боевом облачении окружили четверо телохранителей.

Прокладывая князю дорогу через толпу, Берест и Медведь оказались на самом острие прорыва. Берест понимал: наверное, сейчас он делает свои последние шаги по земле. Но вместо страха душу заливала шальная радость. Крада погребальная уже пылала за его спиной, варяжская секира была в руке. Гулкие удары бубна открывали душе ворота в Занебесье. Все, что когда-то было важно для него на земле, осталось так далеко позади, что забылось. Ни рода, ни дома, ни будущего больше не было у Береста, Коняева сына, Володиславова отрока. Только секира с огненными отблесками на узорном клинке и такой же блеск вражеского оружия впереди – в пятидесяти шагах вниз по увозу… в двадцати… в десяти…

* * *

В предградье затрубил рог: Святослав подавал знак «К бою!».