Володислав щедро раздавал удары Ингоревым мечом. Клинок уже был красен от жала до самого перекрестия. Князь давно сорвал голос и оглох от воплей и грохота битвы и теперь лишь рычал сквозь стиснутые зубы. Хороший доспех давал преимущество, и он то и дело выдвигался из толпы своих бойцов, срубая то одного, то другого киянина.

Шаг, еще шаг. Железо лязгает по пластинам доспеха, хрустит под чужим топором край щита. Чьи-то выпученные глаза на лице, разваленном надвое взмахом клинка, нога наступает на тело в полушубке, удар отводит древко вражеского копья… Выиграли еще десяток шагов. Вперед! Бойцы вокруг сипят запаленными глотками, рубят топорами и колют копьями из последних сил. Сзади напирают, а сбоку лезут и лезут настырные враги.

Но вот последние дворы предградья остались за спиной. Впереди в редеющей пелене дыма показалось поле. В лицо пахнуло свежим морозным воздухом – никакой запах весенних цветов не мог сейчас показаться слаще. Чувствуя близость спасения, народ повалил с новым напором, мешаясь и топча друг друга. Древляне падали, как колосья, под ударами киян и опрокидывали их весом собственных тел. В плотной давке уже нельзя было даже поднять оружие для удара, замахнуться как следует.

Володиславовы отроки, до того державшиеся одним кулаком, под этим напором сзади рассыпались, побежали, сталкиваясь и пихая друг друга. Поток бегущих оттеснил Береста к самому берегу ручья. Он все же обернулся, ища глазами Володислава. И увидел – какой-то бородач, с раззявленным в крике ртом, высунулся вдруг из людской реки и с мощным замахом из-за головы, с обеих рук обрушил на князя топор на длинном древке.

Удар пришелся в висок и снес Володислава, будто чурочку в «городках». Шлем скатился с головы и полетел в одну сторону, тело – в другую, вниз под обрыв ручья. Один страшный миг Берест еще видел, как мелькнуло помертвевшее, залитое кровью лицо Володислава, хотел даже рвануться на подмогу, но его пихнули и понесли дальше. Невозможно было ни развернуться, ни двинуться назад, ни даже просто остановиться.

И Берест побежал, отбросив изрубленный, ставший бесполезным щит. Бежал вместе с немногими прорвавшимися, а за их спиной сомкнувшиеся челюсти вражьего войска перемалывали, пережевывали то, что еще осталось от племени древлян. И над этим всем погребальным костром догорал Искоростень.

* * *

– Княгиня! – Соколина тронула Эльгу за руку. – Смотри! Ее несут!

Эльга обернулась. К ней приближался Алдан, Мистинин десятский, неся на руках женщину в запачканной белой свите. С одного взгляда Эльга узнала Предславу.

Живая? На белой шерсти свиты серели пятна сажи, но крови видно не было.

Затоптали? О боги!

– Помогите! – Княгиня сделала знак своим оружникам.

Ей помогли сойти на землю, и она бросилась к Алдану. Кто-то кинул плащ на снег, и десятский опустил на него свою ношу.

– Славуня! Ты жива? – Эльга встала на колени и наклонилась над женщиной, схватила ее холодную руку. – Дайте воды поскорее!

Предслава вяло ворочала головой и кашляла. Она была жива, даже в сознании, но задыхалась и обессилела до крайности. На голове ее был только повой, шея обнажена, видно, теплый платок потерялся в свалке. Кто-то из телохранителей Эльги подал свой плащ, и она закутала спасенную родственницу.

Из посада принесли горшок с водой. Предславу приподняли, Эльга поднесла горшок к ее губам. Предслава жадно глотала воду, не открывая глаз, потом подняла голову.

– Где они? – Она вцепилась в руку Эльги. – Дети где?

– Они здесь, госпожа, – на северном языке сказал Алдан и указал на две маленькие фигурки на руках у своих оружников.