|
В воздухе еще кружился пепел, садился на волосы, на лицо, на одежду. Желто-бурые склоны скалы почернели от копоти и угля. И везде валялись тела – на склонах под валом городища, на берегах ручья и рва, у моста, перед первыми дворами предградья. Много было задавленных, затоптанных. На льду бесчисленные лужи крови, уже замерзшие, особенно бросались в глаза. В памяти неотвязно мелькали строки – «а что есть людей, все мертвы лежат»… Вот как это бывает… Ветляна дрожала, ощущая себя в страшном сказании. Хотя пора уже было бы привыкнуть… Она успела этой зимой повидать немало жертв «наглой смертушки»: когда привезли с той стравы тело отца и еще троих родичей… когда у нее на глазах погиб от стрелы Рагоза… трупы под тынами в тех весях, что она проезжала в обозе княгини киевской… Но теперь их было слишком много. Сотни. А казалось – тысячи.
Столько людей – живых и мертвых, – сколько Ветляна здесь видела, никак не могло поместиться в Искоростене, хоть он и больше Малина, больше любого другого города в земле Деревской. Казалось, все племя древлян собралось здесь, чтобы умереть, пропасть, очутиться в полоне. Боль, страдание, отчаяние таким плотным облаком висели меж двух ручьев под скалой, что Ветляна будто раздвигала его своим телом, расхаживая от бочек к толпе пленников и обратно. Это облако дышало жаркой гарью, вонью распоротых человеческих тел, так что к горлу то и дело подступала тошнота. Казалось, сам воздух здесь может убить. Но Ветляна крепилась и даже покрикивала на Ласутку с Зоркой, чтобы не ныли, а делали свое дело. Новым пленникам было куда хуже, чем им. Они даже не плакали – морозец сушил следы слез на осунувшихся бледных лицах. Женщины сидели отупевшие, мертвой хваткой прижимая к себе чумазых детей. Русы развели для них костры, чтобы не померзли, но пока их не кормили, еще не решив, что с пленными делать. Мужчин и отроков кияне держали отдельно, и им всем связали руки, так что приходилось подносить кринку к самим их ртам. Проходя между ними, Ветляна все вглядывалась в лица. Может, где-то здесь Истиша – старший брат, что ушел в княжью рать? Или тот парень… Берест, Коняев сын? Ветляна содрогалась, представляя, что вот сейчас, когда они оба в полоне, вновь увидит своего бывшего нареченного. Впервые сможет к нему подойти… Она видела его только один раз – в предзимье, когда он приезжал в Здоровичи поведать о своей беде, а потом уехал на стрыевой Рыбке, увозя Ингорев меч. Видно, проклят оказался тот меч, заговорен. Не принес Деревам ни силы, ни удачи в сражении. Но лицо Береста – с высоким лбом, скуластое, с немного вздернутым носом, приглядное, но угрюмое – хорошо запомнилось Ветляне. Так и стояло перед глазами. Она непременно узнает его – уж с того дня он не повеселел. Узнает… скажет: это я, невеста твоя… А он ответит: Марена теперь моя невеста, сырая земля да чужая сторона… Ветляна совсем его не знала, но, как всякая просватанная, так много думала о женихе, что теперь он казался знакомым и близким. И она с трепетом вглядывалась в каждое безбородое лицо, ожидая увидеть знакомые черты. С особым страхом осматривала раненых… Ранены были многие – мало что не все. Никто не запрещал их перевязывать, но для этого приходилось отрывать полосы от собственных сорочек. Если ратник с тяжелой раной стонал и мучился, то подходили отроки-кияне, осматривали, обсуждали: может выжить или нет? Если решали, что нет, то оттаскивали вниз, на лед ручья, и там под берегом кончали: быстрой уверенной рукой наносили удар длинным боевым ножом под дых. К тому месту, где спускались, уже образовалась борозда от волочимых тел, политая кровью ран… Вот так выглядит путь на тот свет, всякий раз думала Ветляна, проходя мимо. Один раз, подойдя наполнить кринки, она обнаружила возле бочки Люта Свенельдича. Тот, как и все, выглядел усталым после бессонной ночи, с кругами под глазами, но держался бодро. |
