– Он здесь! – выдохнул Берест и потянул тело из-под берега, на лед.

И охнул еще раз, осознав, что не так.

Тело не лежало застывшей колодой, так что даже руку не разогнуть. Оно было гибким, будто теплая кровь еще струилась в жилах… И свежая кровь обожгла грязные пальцы Береста, случайно коснувшегося засохшей корки на лице…

Отроки собрались вокруг него, радуясь, что тяжелые и горькие поиски завершены, но еще не поняв, что они нашли. А он сидел над телом, застыв и не в силах вымолвить ни слова. Нельзя было терять ни мгновения – скорее поднять, перевязать, постараться согреть… Но в груди будто стоял кол, горло перехватило, Берест не мог даже вдохнуть. Безумная надежда сокрушила его сильнее, чем черное отчаяние перед этим.

А когда тело все же подняли, на земле под ним блеснула замерзшая молния. Серовато-золотая, тусклая при гаснущем свете зимнего дня. Скатившись с обрыва к ручью, Володислав невольно прикрыл собой свое последнее сокровище – Ингорев меч.

Часть пятая

Одолженную княгине юрту печенежский торговец Казанай, зимой живший на обычном дворе в Киеве, прислал вместе с велеблудом для перевозки и двумя челядинами, умеющими ловко и быстро ее собирать. И она уже не раз пригодилась Эльге в те дни, когда не находилось подходящего жилья для ночлега. Отроки укладывали на землю или на снег еловый лапник, поверх него – толстые валяные кошмы, оставив промежуток в середине. Навешивали резную деревянную дверь, разводили огонь – дым уходил в нарочно оставленное в кровле отверстие, – и вскоре в юрте становилось тепло, как в избе. Толстый войлок стен надежно защищал от снега, ветра и дождя.

В первую ночь после ухода войска от сожженного Искоростеня пришлось устроиться прямо в поле: поблизости была лишь одна маленькая весь, и ее занял дозорный отряд. В юрте с Эльгой жили Соколина, две служанки, пять человек телохранителей, а теперь еще Предслава с двумя детьми.

Предслава и не дала им отдохнуть спокойно.

– А вы знаете про угров?

Ужинать к Эльге приходили Мистина и Хакон – этот все не мог наглядеться на свою спасенную племянницу. Но вот кашу с курятиной съели, гости ушли к своим дружинам в полевые станы, женщины стали устраиваться на ночь, укрываясь вотолами и теплыми одеялами из медвежин и бобров, как вдруг Предслава села на своей лежанке.

– Про угров? – Эльга повернулась к ней. – А что угры?

– Ну, что мы… что Володислав их на подмогу ждал?

При мысли о муже глаза молодой деревской княгини налились слезами. Не сказать чтобы она любила Володислава – за восемь лет они так и не смогли преодолеть ту вражду между древлянами и русью, которая и привела к этому браку. Среди древлян Предслава чувствовала себя чужой, «русской костью», и во время осады Искоростеня подвергалась опасности внутри стен не меньше, чем снаружи. Но ведь это был ее город, ее муж, ее семья. Обрученная трехлетней девочкой, к мысли об этом браке она привыкала всю жизнь и никогда не видела для себя иной доли. И вот все рухнуло – семья, привычный дом, погиб сам тот край, где она жила и правила. Сейчас казалось, что все племя древлян лежит замерзшими трупами под обгорелой скалой Искоростеня или дрожит в тесной толпе связанных пленников у костров в поле. Потрясенная ужасом этой всеобщей гибели, Предслава не могла радоваться спасению и все хватала своих детей, будто не верила, что они тоже целы. Когда-то она привезла из Киева хорошее приданое, но теперь все богатство ее и детей было на них надето, и даже от холода в дороге они кутались в плащи Эльгиных вышгородских гридей. Красивый ларь, в котором, как Предславе рассказывала в детстве мать, княгиня Мальфрид, чуры родительской семьи перейдут с ней в новый дом, сгорел вместе с княжьим двором в пожаре Искоростеня.