Эти места Лют хорошо знал: с двенадцатилетнего возраста Свенельд брал его с собой в зимние объезды земли Деревской. Вдоль Тетерева ему были хорошо знакомы все роды, гнезда и веси. Получив под начало оставшуюся при князе вышгородскую сотню Енаря Шило, Лют почти неизменно возглавлял передовой отряд. Мистина в глубине души опасался, как бы он не получил стрелу в глаз из лесной засеки, поэтому предложил пустить вперед всю сотню: по десятку всадников местные удальцы могли выстрелить с перепугу, но при виде сотни предпочтут тихо убраться с дороги.

Слухи о разгроме Искоростеня бежали впереди войска: порой кияне заставали брошенные веси и городки, порой старейшины выходили навстречу, предлагая дань и клятвы покорности. Успокоенный победой на берегах Ужа, Святослав принимал эти клятвы, разрешал старейшинам самолично потрогать полуразрубленный шлем Володислава как доказательство его гибели. Но и с покорных родов тоже брали военную дань – треть зерна, хорошую тканину, меха, свиней, птицу, нужную для прокорма дружины в пути, отроков и девиц в челядь, детей старейшин в тальбу.

– Сыновья ваши будут у моих бояр на дворах жить, год или два, а там я им позволю домой воротиться, когда им других на смену пришлют, – говорил древлянам Святослав. – А дочерей гридям в жены раздам. Чтобы помнили вы – на родню руку поднимете, свои же деды вас проклянут и боги покарают!

Наблюдая за этими переговорами, Лют примечал: на Святослава деревские отцы смотрят с трепетом большим, чем когда-то смотрели на Свенельда. Свенельда люди уважали и боялись. Но тринадцатилетний князь, которого воеводы научили держаться уверенно и произносить правильные речи, внушал почтение, замешанное на жути. Столь юный отрок не мог быть таким мудрым, а значит, через него говорят сами боги! Свенельд являлся к ним один, только с сыном и собственной дружиной, а Святослава окружали еще десять таких, как Свенельд, знатных и могущественных людей. Неудивительно, что древлянам казалось, будто сам Хорс спустился с неба и гуляет по их родным заснеженным лесам. И как солнце, нынче юный князь был милостив: приказывал жечь только те веси, откуда жители бежали и не могли дать ему дани и клятв.

Добравшись наконец до Веленежа, устроились на отдых. Здешний боярин, Перемил, даже выехал к Святославу навстречу, дабы заверить, что он весь в его воле вместе со своим городом и родом. Здесь была середина пути ради сбора дани, Свенельд всякий год отдыхал с дружиной в Веленеже, прежде чем через Случь и Припять двинуться обратно. На эту дружбу Перемил теперь ссылался, прося Мистину и Люта защитить его край от разорения.

– Чадь моя вся дома! – говорил он. – Мы против вас не сражались, крови киян не проливали. Дам князю какую хочет дань, и таль дам, только пусть смилуется.

Как и многие деревские городки, Веленеж стоял на высоком мысу над рекой, с двух сторон защищенный крутыми склонами, ручьями и оврагами, а со стороны берега огражденный валом и рвом. Внутри разместился Святослав с приближенными и кое-кто из воевод, прочие встали в десятке окрестных весей, составлявших веленежское гнездо. Об уграх, к облегчению киян, здесь пока не слышали, хотя и знали, что Володислав ждет их на помощь: по пути к уграм и обратно княжий посланец, боярин Житина, останавливался здесь.

Устроившись и выслав дозоры на юго-запад, чтобы вовремя заметили приближение угров, воеводы вспомнили о случанах и их князе Будераде.

– Где он сам? – спросил Асмунд Перемила. – У Володислава в войске был?

– Не был он в войске. В Туровце у себя и сидит. Еще когда по осени Володислав вече собирал, Будята против войны речи держал. Что надо было, дескать, после стравы Ингоревой у Эльги мира просить, как княгиня советовала, – он имел в виду Предславу, – да тамошние, ужанские бояре и князь сам слушать не стали.

– А ты что же на страве не был? – усмехнулся Мистина.