Они с Хаконом конь о конь ехали по льду Случи в середине дружинного строя. На прямых участках речного русла впереди краснели пятна щитов на спинах передового дозора, и за разговором Лют привычно прислушивался краем уха, не возвещает ли рог засаду, не слышны ли спереди звуки схватки.

– Чуть рассветет, там ворота откроют – налететь, ворота захватить, людей согнать, вызвать Будерада и прочих стариков и уже с ними разговаривать. Хотите покориться и дань платить – возьмем что положено, не хотите – возьмем что захотим. А это вот все – со стягом ехать, в рог трубить, объявлять, кто на них пришел… игрища купальские, а не война! – Он пренебрежительно взмахнул плетью со звенящими серебряными колечками.

– Но воля здесь не твоя, – отвечал Пламень-Хакон. – И даже не моя.

На его лице промелькнула досада. Не только деревские весняки – знатнейшие русы с трудом привыкали к мысли, что теперь ими, родовитыми, доблестными, зрелыми мужами, повелевает тринадцатилетний отрок. Но никто из них, даже Тородд и Хакон, ведущие род от княжеских семей Заморья и Приильменья, не могли сравниться с ним наследственными правами. В его лице от брака Ингвара с наследницей Вещего родилась новая, огромная держава. И вместе с ним росла на глазах.

Еще год назад Лют, сын челядинки, не мог бы так свободно разговаривать со своим нынешним собеседником. Младший брат Ингвара родился сыном королевской четы и, не женись Ингвар на Эльге, мог бы когда-нибудь унаследовать власть в Приильменье и Поволховье. Но брак старшего сына Сванхейд и племянницы Олега Вещего сказался на всех владениях руси от Днепра до Волхова. Хольмгард, старое родовое гнездо, теперь тоже принадлежал Святославу, и тот имел право дать братьям отца любую часть своих владений по своему выбору. Или ничего не дать. Лют, после смерти Свенельда получив свободу и меч, за минувшие месяцы возвысился, как раньше мог только мечтать, и теперь даже дочь деревского боярина была для него не очень-то завидной невестой. Хакон же, королевский сын, взял в жены Соколину Свенельдовну – дочь такой же челядинки, как и мать Люта, и по разным причинам этот брак оказался для него самым удобным. Сделавшись шурином Люта, Хакон, человек добросердечный и незаносчивый, готов был с ним подружиться.

Хакона, своего кровного родича, Святослав назначил старшим в дружине, отправленной к Будераду. Но тот никогда не бывал в этих краях, не знал ни путей, ни людей, поэтому сам попросил, чтобы с ним отпустили Люта. При себе у них было три сотни оружников: по пять десятков своей дружины у обоих вождей, вышгородская сотня Енаря Шило и сотня полянского ополчения, ведомая Молятой Войниловичем, сыном киевского боярина.

Впереди дружины везли два стяга: синий стяг Хакона и «малый ворон» – Святослава. Ибо к случанам двигалось войско самого князя киевского, несущее его волю.

Уже рассвело, однако ворота Туровца были закрыты.

– Пронюхали, – Лют придержал коня, оглядывая город на мысу. – Росляк! Труби!

К запертым воротам полетел зовущий звук рога.

– Князь киевский, Святослав, Ингорев сын, прислал бояр своих к Будераду, князю случан! – закричал отрок, подскакав поближе к началу земляной перемычки через широкий ров и размахивая зеленой еловой лапой. – Бояре его, Акун, Улебов сын, и Лют, Свенельдов сын, зовут Будерада и мужей его на разговор!

– Ох ты! – изумился Будерад, с заборола слушавший эту речь. – Свенельдич меньшой уже в бояре вышел! Прыток, холопкин сын!

Ряды киевской дружины вытекали из леса и располагались на краю луга перед Туровцом.

– Сколько же их! – заговорили туровчане.

– Да сотни три, – определил Коловей. – Не робей, княже. Нас поболее будет.