Далята отвел взгляд, не находя ответа. Сильнее всего на свете хотелось выйти в поле, не думая ни о чем, кроме первого замаха. Чтобы вся жизнь сосредоточилась в ближайших ударах сердца, а окажутся они последними – так тому и быть. И если бы удалось добраться до своего кровного врага и забрать его с собой, уйти, ощущая на руках его горячую кровь – никакого иного счастья и не надобно. Лишь эту, последнюю радость и цель судьба оставила тем, у кого война отняла все.

Но Далята и так уже порвал с остатками своего рода, не пожелав склониться вместе с ними. Отступись он сейчас от этого, дружинного рода, который сам себе выбрал, – куда идти? Хоть на этом свете, хоть на том.

– Ну, обождем, что Будята со своими надумает, – сказал Медведь.

– Сдаваться он надумает, – буркнул Далята. – Хоть правый глаз поставлю.

– Что тогда-то? – спросили из гущи ратников у двери.

– Тогда мы с вами, братие, со Святославом свой особый торг поведем, – сказал Коловей, не сводя взгляда с занавеси, скрывавший раненого.

Раненый слышал почти все – он был в сознании, хотя от слабости шумело в ушах, да и повязки мешали. Лишь вчера его отпустила лихорадка, спал жар, оставив почти без сил. Он не представлял, где находится, знал лишь, что вокруг свои. Сказать не мог ни слова – край лезвия ростового топора пришелся на его рот, выбил половину зубов, разрубил губы. Даже попытки заботливых, но не слишком ловких отроков пропихнуть ему в рот плоскую костяную ложку с жидкой кашей выжимали из уцелевшего глаза слезы боли. И сейчас только веко на этом здоровом глазу слегка задрожало.

Потеряв свою землю, он мог желать себе только смерти. Но даже это сейчас было не в его воле.

* * *

Сидя в Веленеже, Святослав не терял даром времени. Дозоры из трех десятков всадников постоянно объезжали округу, стояли на возвышенностях, высматривая в лесостепи на юго-западе дым костров угорского войска. Через те края, близ верховий Буга, угры полвека назад прошли с востока на Дунай, где ныне и сидели, так что дорога на Русь была им хорошо известна. Воеводы сходились на том, что особенно бояться нечего: угры обещали помочь древлянам воевать с русью, но едва ли захотят вести такую войну на чужой земле без поддержки самих древлян.

– Файсе не до нас, – рассказывал Мистина. Он совсем недавно виделся в Плеснеске с баварами и знал, как обстоят дела между Оттоновым королевством и уграми. – Угры с баварами всякий год ратятся. Один год одни одолеют, другой – другие. Прошлым летом герцог баварский Генрих с ними дрался – был побит. Минувшим летом опять дрался – дал ему бог удачи, до Тиссы дошел, угров разбил, взял добычу и полон. На будущее лето уграм с ним посчитаться надо, к чему им еще с нами в драку ввязываться?

– Так, может, нам, того – с Оттоном задружиться? – оживленно предложил Грозничар. – Коли ворог у нас общий, так можем вместе и ударить!

– Не послать ли нам к Оттону, как мыслишь, княже? – обратился к Святославу Сфенкел.

Из Хольмгарда Святослав привез ближнюю дружину отроков – примерно его ровесников, из семей тамошних русов. Свейнкиль, по-русски – Сфенкел, был сыном того Шигберна, который после войны с греками ездил в Царьград послом от королевы Сванхейд. Ему было уже семнадцать лет: рослый, худой и жилистый, с резковатыми чертами лица и зеленовато-желтыми глазами, он был смел и напорист, явно рассчитывая в будущем выйти в первые мужи при взрослеющем князе. И Святославу нравился его напор: именно в таких соратниках он нуждался, чтобы расчистить себе место среди слишком уж сильного и влиятельного окружения матери. Заняв при князе место старшего товарища, притом послушного его воле, Сфенкел потеснил возле Святослава даже Улеба, его двоюродного брата и друга с самого младенчества.