Настал вечер, на дворе уже стемнело и валил мокрый снег. Эльга рано ушла с павечерницы у Мальфрид – лучше уж со Святкой понянчиться. И вдруг… растворяются ворота, двор наполняется шумом ликующих голосов, хриплых от долгого дорожного холода, ржаньем лошадей, стуком, скрипом шагов. Она выбежала в платье, накинув сверху кожух, но уронила его, когда Ингвар обнял ее и оторвал от земли, тычась в лицо влажной от снега холодной бородой. Эльге хотелось визжать от радости и дрыгать ногами в воздухе, но она сдерживалась – будущей королеве Хольмгарда не пристало.

Даже Мистине она тогда обрадовалась – хотя не доверяла ему и отчасти опасалась слишком уж ловкого побратима мужа. Вся челядь поднялась, забегали девки и ключники, чтобы всех поскорее накормить. Ингвар с толпой отроков зашел в избу – бросили в угол какие-то мешки, почему-то сюда, а не на княжий двор. Один, небольшой и тяжелый, явно с серебром, дал Эльге и велел спрятать в свой ларь. Все говорили разом, хохотали. Потом повалили в гридницу, а в избе еще пахло холодом, снегом, лошадьми и влажными кожаными ремнями. Когда Эльга совала изогнутый бронзовый ключ в прорезь замка на ларе, у нее от волнения дрожали руки. Грудь распирало от восторга: конец тоске, теперь вокруг будет шумно и весело. Седмицу подряд ей будут наперебой рассказывать о дорожных приключениях и новостях отсюда и до Ладоги; может быть, и о родичах в Плескове есть вести. Дом наполнится жизнью, говором отроков, их взаимными поддразниваниями, возней и потасовками. Утром они будут упражняться, вечером устраивать в гриднице разные забавы или петь. Ездить на лов и привозить добычу. Все оживет, и хотя у нее разом прибавится хлопот, жить станет весело.

Выскочив из спальной клети, она вдруг наткнулась на Мистину. Он, оказывается, не ушел с Ингваром и прочими, а стоял здесь, в распахнутом кожухе, прислонившись к косяку. Хмельного им еще не подносили, но взгляд его казался полупьяным – будто стальные глаза подтаяли в долгожданном тепле дома.

– Чего ты тут мнешься? – она остановилась. – Домой ступай, Ута ждет!

Хотела намекнуть «ты кой-чего у себя дома не знаешь», но сдержалась: сестра сама расскажет.

– Эльга… – сказал он, будто припас для нее нечто особенное.

Она с ожиданием взглянула ему в лицо, готовая ради такого случая выслушать его по-дружески. Обветренная в зимних дорогах кожа, горбинка на сломанном когда-то носу, припухшие от недосыпа глаза, красные пятна на острых скулах огрубляли красоту его лица, и все же эта суровая красота так била Эльге в глаза, что сердце обрывалось. Она не должна видеть в нем врага; она знает, что он может быть опасен, но ей он ведь не делает ничего дурного. Мистина ее зять, напомнила себе Эльга, ее сестра носит его ребенка. Она своими руками устроила их брак, и Свенельдич сделал ей большую любезность, что на него согласился. Они с ним родичи и должны быть друзьями!

– Я соскучился, – сказал он так, будто это было очень важно. – Можно я…

И показал глазами на ее рот – будто просил позволения взять что-то со стола.

Еще не соскочив с волны воодушевления, она подалась к нему, вцепилась в отвороты его кожуха, потянулась и жарко поцеловала его. Пусть он не жалуется Ингвару, будто жена побратима за что-то его невзлюбила.

Он обнял ее и так горячо ответил на поцелуй, как будто перед ним была его собственная жена. Как будто на нее он собирался излить весь накопленный за долгую поездку мужской пыл – и имел на это право.