Эльга нашла глазами то место на его груди, где прятался под кафтаном и сорочкой уже заживший за полгода короткий неглубокий след от клинка. Над самым сердцем.

– Я не могу тебе не верить. После стольких лет… ты в моей крови, и пока она не остыла в жилах, ты живешь в каждом моем вздохе.

Мистина закрыл глаза, будто ослепленный счастьем этих слов. Потом взял ее руку и прижал кончики пальцев к губам.

– Но ведь за это, – торопливо зашептала Эльга, – боги едва не заставили тебя драться с моим сыном… с его сыном! Любой исход изгнал бы тебя из дружины, из Киева, оторвал от меня. Может быть, навсегда! Не знаю, кто из твоих покровителей тебя спас…

– А я знаю.

Эльга молча смотрела на него, ожидая продолжения. «Ящер и медведь будут твоими покровителями», – тридцать пять лет назад сказала королева Сванхейд о младенце, родившемся в тот день, когда, подчиняясь неодолимой силе текучей воде, тронулся лед на Волхове.

– Тот же, что и погубил когда-то. Лют… – Мистина вдохнул во всю глубину груди, – он ведь мне не брат.

– Я знаю. Он твой сын.

– А ты откуда знаешь?

Мистина был изумлен. Кто мог выдать Эльге семейную тайну, которую много лет знали всего два человека!

А уже более полугода – он один.

– Мне рассказал твой отец.

– Отец? Давно?

– Очень давно. В осень греческого похода. Когда мы ждали тебя и не знали, дождемся ли. Он очень горевал… что может тебя потерять. И рассказал мне, что Лют – твой сын и внук Витиславы.

– И ты столько лет молчала? Почти десять лет знала и мне не сказала?

– А ты думал, – Эльга насмешливо взглянула на него, – мне только и дела, что обсуждать твою возню с дворовыми девками?

Думать об этих делах и тем хотя бы мысленно ставить себя на одну ступеньку со всеми теми, кому Мистина за последние лет двадцать залезал под подол, княгине киевской совсем не хотелось. Да и сделать дитя хоти своего отца – чересчур бесстыже даже для Мистины.

– Ты не замечала отметины у меня на спине? – Мистина наклонился к ее уху. – Очень слабые. Но десять лет назад их, пожалуй, еще было видно. Чешутся иной раз до сих пор.

Эльга подумала. Она помнила все, что было девять лет назад, так же ясно, как вчерашний день. Каждая мелочь тех дней и ночей, перевернувших ее жизнь, отпечаталась в памяти навек. А его тело, со всеми старыми и новыми шрамами, она знала, кажется, лучше, чем собственное. Его гладкую грудь, покатые мускулистые плечи, его спину, казавшуюся ей красивой, как закат над рекой и лугами – не налюбуешься. И ни одной родинки нигде – хоть в верховные жрецы. Это ей тоже нравилось.

– Да… помню… замечала.

Девять лет назад в глаза бросался изломанный багровый шрам от пики греческого катафракта, проходящий на верхнюю часть спины с левого плеча. Легкие белые отметины пониже Эльга тоже видела, однако не стала о них спрашивать. Ясно же, что дело давнее.

– А они откуда, отец тебе не рассказал?

– Нет.

– Вот отсюда, – Мистина взял с ларя свою плеть, положенную рядом с перевязью меча.

Плеть была знаменитой: при расставании почти тридцать лет назад хольмгардский конунг Ульв подарил Свенельду копье рейнской работы, с медной и серебряной насечкой на втулке. Лезвие однажды сломалось, и из втулки воеводе сделали плеть со звенящими серебряными колечками. Уезжая жить в Дерева, он подарил ее старшему сыну. Тем самым дал понять: отныне ты отвечаешь за себя сам, и я верю, что справишься.