Я поручил Вуффу и Джонсону погрузить на пароход редких животных, которых мы отправляли в зоологические сады мистера Лесли Бейза, а сам сел в самолёт и через несколько часов уже шагал по людным улицам Леопольдвиля – столицы Бельгийского Конго[1].
В городе недавно были волнения. О них напоминали выбитые стекла в витринах магазинов, обилие патрулей, мрачные лица конголезцев, взволнованный шёпот белых. Нервное оживление царило в аэропорту. Многие бельгийцы отправляли свои семьи на родину.
Я занял номер в Гранд‑отеле. Несколько дней ушло на оформление дел, связанных с новой экспедицией, на писание писем и на составление отчёта для мистера Лесли Бейза. Затем я засел в центральной научной библиотеке, чтобы просмотреть новые геологические и палеонтологические журналы. В одном из них оказалась заметка известного русского палеонтолога, недавно возвратившегося из Эфиопии. В горах Сибу он обнаружил на плите верхнетретичного возраста загадочные следы, оставленные, по его мнению, новым видом крупного ящера. Опираясь на различные материалы, в том числе и на эфиопский фольклор, учёный высказывал предположение, что в неисследованных районах Центральной Африки крупные ящеры могли сохраниться до четвертичного времени, а может быть, даже и до современной эпохи.
Я вышел из библиотеки в отвратительном настроении. Связанный контрактом, я не только не имел возможности опубликовать того, что знал, но даже не мог написать письма автору статьи и поделиться с ним своими взглядами.
Погруженный в невесёлые размышления, я медленно шёл по центральному бульвару, не обращая внимания на дождь, который лил все сильнее и сильнее. Вдруг кто‑то тронул меня за рукав. Я оглянулся. Передо мной стоял невысокий коренастый человек в прозрачном плаще из серого пластиката. Из‑под капюшона глядели широко расставленные удивительно знакомые глаза.
– Турский?.. Какими судьбами?
Он отбросил капюшон, и я сразу узнал его. Это был инженер Мариан Барщак из Варшавы.
Летом 1939 года мы оба были призваны из резерва, попали в один полк. После разгрома, чудом избежав плена, укрылись в Карпатах. Я работал там до войны и знал каждую тропу, каждый перевал. Горами мы добрались до румынской границы. Потом много месяцев провели в Румынии, весной 1940 года вместе оказались в Марселе. Тут наши пути разошлись. Мне удалось устроиться на работу в частную компанию, ведущую поиски нефти на юге Сахары, а Мариан уехал в Лондон, чтобы вступить в формирующуюся там польскую армию…
Мы обнялись и расцеловались.
Через несколько минут мы уже сидели за столиком ресторана в Гранд‑отеле.
– Почему не возвратился? – был первый вопрос Барщака.
– А ты?
– Я вернулся в сорок шестом. Служил в армии, потом перешёл на дипломатическую работу. Сейчас работаю консулом в Конакри. А что поделывал ты?
Я коротко рассказал о себе.
Барщак качал седеющей коротко остриженной головой.
– Надо возвращаться, Збигнев, – сказал он, когда я кончил. – Польше нужны опытные геологи. А ты торчишь в эмиграции. Неужели тебя никто не ждёт?
– Никто. Родные погибли во время оккупации. Я остался один. Понимаешь, совсем один, Мариан. А здесь были работы, начатые ещё во время войны. Хотел закончить… Так и шли годы…
– Ты обзавёлся новой семьёй?
– Нет. На это тоже не хватило времени… Вот разделаюсь с экспедицией в Конго и обязательно вернусь в Польшу. Я ведь мечтаю продолжить работы в Карпатах.
– Все зависит только от тебя, Збигнев. Если хочешь, напишу в Варшаву. К приезду тебя будет ждать интересная работа.
Я сказал, что подумаю. Мы проговорили до поздней ночи. Мариан рассказывал о Польше, о своих поездках, потом поинтересовался где работала моя экспедиция. Узнав, что я недавно прилетел из Экваториальной провинции, он оживился. |