— Мне хотелось бы, если позволите, представить вам одного своего милого старого друга, — робко произнесла она, видимо, читая на моем лице недовольство, поскольку, что греха таить, в душе я посылал этого друга к черту — разумеется, из ревности.

Ее смущенный взгляд и внезапно вспыхнувший на лице румянец показались мне предвестниками чего-то нехорошего, и, пока мы поднимались по лестнице под широкую арку, я напряженно молчал, изредка боязливо поглядывая на свою спутницу и страшась ее холодной непроницаемой улыбки. Наконец она остановилась напротив стенной ниши и обернулась ко мне.

— Вот мой друг, — указала она. — Артемидор из Фаюма. Не смейтесь, я серьезно. Разве вы не слышали о благочестивых католиках, которые молятся какому-нибудь давно умершему святому? К Артемидору у меня именно такое чувство. Если бы вы знали, сколько утешения он доставляет мне в моем одиночестве! Вы считаете меня экзальтированной эгоисткой? — спросила она с горестным вздохом, так как я продолжал молчать.

— Вовсе нет, — серьезно заверил я. — Я вас вполне понимаю, но не могу это выразить.

— Слова не всегда удается найти, главное — чувства. Я надеялась, что вы меня поймете. — И она улыбнулась мне так, что радостная дрожь пробежала по всему моему телу. — Ладно, нам надо торопиться, чтобы успеть осмотреть дары моего дяди, так как тот зал сегодня закрывается в четыре часа.

Мы перешли в соседний зал и остановились перед стеклянной витриной, за которой помещался богато изукрашенный футляр с мумией писца ХХII (Ливийской) династии Себекхотепа, а рядом — утварь из его гробницы. Я увидел четыре канопы — ритуальные сосуды, где древние египтяне хранили забальзамированные внутренние органы; несколько ушебти со скрещенными на груди руками; принадлежавший покойному письменный прибор с обозначенным на нем именем фараона Осоркона I, в царствование которого жил Себекхотеп, а также предметы быта. Все названия сияли золотистыми буквами на черном фоне, рядом с каждым, шрифтом чуть мельче, приводилось краткое пояснение, а внизу я прочел на табличке: «Дар Джона Беллингэма, сквайра».

— Они соединили все экспонаты в одной витрине, — пояснила мисс Беллингэм, — чтобы показать содержимое гробницы человека, принадлежавшего к древнеегипетской знати. Как видите, и в загробной жизни образованный египтянин оставался верен своей профессии: при Себекхотепе обнаружили принадлежности, с помощью которых он писал на папирусе.

— А рабы при нем были? — поинтересовался я.

— Разумеется. Вот эти маленькие фигурки, или ушебти, — и есть прислужники покойного в царстве мертвых. Остаться без слуг в загробном мире знатный египтянин не мог. Забота о комфорте — прежде всего. Странная идея, да? Между тем она весьма логична, если верить в продолжение жизни независимо от тела.

— Маска в верхней части футляра — это портрет?

— Даже больше, чем портрет. До известной степени это — лицо покойного. Мумия обмотана в пелены из нескольких слоев, льняных или папирусных, соединенных клеем и цементом. Пелены подогнаны к телу и четко обрисовывают его контуры. Когда цемент высыхал, пелены покрывали тонким слоем штукатурки, а лицу придавали рельефность. Затем мумию украшали и наносили надписи. Тело в пеленах — это как орех в скорлупе, в отличие от более древних мумий, которые просто обматывали тканями и клали в деревянный гроб.

Тихо подкравшийся к нам служитель музея вежливо предупредил, что зал закрывается, и попросил приходить в следующий раз. Мы решили выпить чаю и отправились в молочную, где засиделись дольше обычного, поскольку работа с выписками закончилась. Домой мы возвращались не спеша и на углу одной из улиц подошли к газетному киоску.