— С мистером Джеллико?

— Нет, напишите Годфри Беллингэму.

— Погодите, ведь другой душеприказчик — мистер Хёрст? — удивился доктор Норбери. — Таково положение…

— Таково было положение, — поправил Торндайк, — теперь оно изменилось. Вы помните второй пункт завещания? Он определяет условие, при котором Годфри Беллингэм наследует все имущество и становится душеприказчиком: тело завещателя упокоится в пределах приходов церквей Святого Георгия в Блумсбери или Святого Эгидия на Полях. Тело Джона Беллингэма уже давно лежит в музее, как и другие мумии, а музей расположен в приходе церкви Святого Георгия. Таким образом, второй пункт выполнен, то есть Годфри Беллингэм согласно воле завещателя — главный наследник и второй душеприказчик. Это ясно?

— Как божий день. Но какое поразительное совпадение! Милая леди, с вами все в порядке? Не лучше ли вам присесть? — спросил он, с беспокойством взглянув на Руфь, которая тяжело дышала и едва держалась на ногах, опираясь о мою руку.

— Барклей, выведите мисс Беллингэм в галереи, там больше воздуха, — велел Торндайк. — Посидите там, дорогая леди, пока мы проявляем остальные негативы. Вам нужно отдохнуть и прийти в себя, вы и так настрадались, — ласково прибавил он, выпуская нас. — Но теперь буря миновала, и вот-вот выглянет солнце. Барклей, не сердитесь, но дверь я пока запру — нам для работы нужна абсолютная темнота.

Щелкнул замок, и мы очутились в галерее. Лампы не горели, лишь лунный свет мягко лился сквозь стеклянный потолок. Мы медленно двинулись через залы, минуя витрины с тускло блестевшими в полутьме экспонатами. Я осторожно держал в руке пальцы любимой девушки, и мы оба молчали. Вокруг царила полная тишина. Руфь с чувством пожала мне руку и сквозь слезы прошептала:

— Какая трагедия! Бедный дядя Джон! Он словно вернулся из царства мертвых, чтобы поведать нам об этих ужасах. Знаете, Поль, стыдно признаться, но у меня будто камень с души свалился.

— Это потому, что все плохое исчезло, дорогая, — сказал я ей. — Останутся лишь воспоминания о пережитых невзгодах, о вашем благородстве и стойкости.

— Я пока не пришла в себя, словно вижу страшный сон, который никак не закончится.

— Давайте прогоним грусть, — предложил я, — и подумаем о счастье, которое нас ожидает.

Она не ответила, но вздох, вырвавшийся из ее груди, убедительнее слов доказывал, как нелегко ей пришлось и сколько сил потребовалось, чтобы побороть страх и вынести все трудности.

Мы пересекли несколько античных залов. Скульптуры мифических героев в нишах у стен походили на молчаливых гигантов, стороживших тишину и охранявших память минувших веков. Глазами этих мраморных изваяний на нас смотрел давно канувший в Лету мир, смотрел не грозно и не гневно, а торжественно, словно благословляя нас — детей нового поколения, чей путь, увы, столь же недолговечен, как и все земное.

Возле одного из саркофагов мы, не сговариваясь, остановились. Я увидел знакомый золотой венок поверх прически молодого человека, утонченное лицо с выразительными чертами и внимательный взгляд больших темных глаз, свидетельствующий о сильном характере и богатом внутреннем мире. В открытом взоре юноши читались сознание собственного достоинства и страстность натуры.

— Узнаете, Руфь? — спросил я девушку.

— Конечно, — ответила она. — Это — Артемидор.

Мы долго стояли рука об руку, воскрешая в памяти грустные и радостные события, пережитые вместе. Потом я привлек девушку к себе и взглянул ей в глаза:

— Руфь, вы помните, чтó вы сказали мне, когда мы были здесь в последний раз?

— Господи, разве такое забудется? — воскликнула она.