Глядя вокруг, он с трудом верил, что почти дома. Казалось, он ушел отсюда сто лет назад, и странно было видеть, что в этих краях все осталось по-старому. Уже не раз он вот так возвращался из дальнего похода, всегда не мог заснуть в этой самой витичевской избе от нетерпения скорее увидеть Киев. Но ни разу у него еще не было так тяжко на душе. Вспоминая возвращение из похода на уличей, он вновь ощущал, как ему не хватает Мистины.

Не без гнетущего тайного смущения он думал о том, как покажется на глаза киевлянам – без войска, без добычи, с рассказом о разгроме в Боспоре Фракийском и даже без вестей об остальных. Живы ли те семнадцать-восемнадцать тысяч, что ушли с Хельги и Мистиной? Достигли успеха или полегли все в горах Пафлагонии, в прибрежных долинах Вифинии? Ничего он, князь русский, об этом не знал. Но понимал: держать стольный город в неведении о своей собственной судьбе более невозможно. Ингвар по горло был сыт мучительным ожиданием неизбежного, и оно подталкивало в спину: скорее! Уж если прыгать в прорубь, так нечего тянуть. Пусть поскорее эта трудность останется позади.

Ожоги от «ладейного огня» зажили на его лице и на плечах, но еще лежали на сердце. Мрачный пламень того дня мерцал в его серых глазах под русыми бровями. Уйдя в поход двадцатитрехлетним молодцом, он возвращался, чувствуя себя лет на десять старше, и даже выглядел сильно повзрослевшим.

Был бы с ним побратим – все грядущие сложности стали бы вполовину легче. Вот кто рассказал бы людям о проигранной битве так, что все увидели бы в этом подвиг лучше Олеговых. Вот кто объяснил бы Эльге, что ему, Ингвару, совершенно необходимо было взять в жены Огняну-Марию и это вовсе не означает, что он не любит княгиню или в чем-то ущемляет ее права. А теперь придется делать это самому. Ингвар вновь повторял про себя все доводы: этой женитьбой он не нарушил никаких обычаев или уговоров, а, напротив, обрел поддержку в то время, когда наиболее в ней нуждался… Но предстоящее объяснение лежало на сердце тяжким камнем, и он не раз ловил себя на том, что вздыхает, будто древний старик. Только бы гриди не услышали…

На следующий день под вечер сверху по Днепру явились древляне. Ингвар ждал их с нетерпением, кое мало чем заслужили они сами: теперь, когда до Киева оставалось всего ничего, всякая задержка причиняла ему досаду.

Когда древляне высаживались из челнов на прибрежную отмель, за ними наблюдали со взгорка всадники в болгарских кафтанах, с черными косами на плечах. Древляне поглядывали на них с волнением, но без большого удивления: они уже знали от своих послов, что это за люди.

Возглавлял приехавших сам Маломир с боярами: Турогостем, Любоведом, Даруном и Обренко. Отроки проводили их в крепость. Сначала пришлось идти по берегу вдоль реки, где луговина переходила в заросли нетолстых, разлапистых сосен: все костры, шатры, шалаши. Сотни отроков сидели вокруг котлов, оборачиваясь вслед древлянам с насмешливым любопытством; иные вставали и выстраивались вдоль их пути, упирая руки в бока. Особой добычи видно не было, но Любовед и его люди уже рассказали, что главное приобретение Ингвара в этом походе – иное.

Русский князь ждал их перед своей избой. Огняна-Мария стояла по левую руку от мужа – сияющая и гордая в белом женском повое. Она очень привязалась к Ингвару – он сам этому дивился, понимая, что не слишком-то в эту пору весел и приветлив, да и красивее за время похода не стал, – и явно гордилась тем, что стала женой столь отважного и родовитого мужа. С другой стороны стоял Боян – в лучшем кафтане и с позолоченной плетью в руке. Калимир попросил его проводить сестру до ее нового дома, но Бояну и самому хотелось посмотреть державу нового родича. Своим присутствием он даже сильнее, чем Огняна-Мария, подтверждал законность и весомость нового державного союза.

Приблизившись, Маломир не сразу сумел поздороваться.