|
Я перешел площадь Жода и, истерзанный своими тревогами, направился к собору. Религия никогда не играла значительной роли в моей жизни, но в тот вечер я испытывал потребность собраться с мыслями под этими сводами, к которым возносилось столько молений. Я преклонил колена у одной из колонн. «Господи, я осмелился войти сюда с пистолетом в кармане! Мне внушили мысль о насилии. Быть может, мне придется убить кого-то. Я хотел бы, чтобы в твоих глазах я был солдатом, а не преступником!» Так, не раскрывая рта, я довольно долго говорил с Господом. Вокруг меня женщины молились, взывая о мире, о возвращении узников… А я, я просил силы убить человека. Я вышел, возмущенный собственным лицемерием. В течение нескольких дней я боролся с самим собой, то обуреваемый внезапной решимостью совершить героический поступок, то впадая в такое уныние, что почти готов был обратить оружие против себя самого. Пистолет я спрятал под рубашками и время от времени доставал, чтобы посмотреть на него. Я вертел его с отвращением, потом клал на место и запирал на ключ дверцу шкафа, словно хотел помешать ему выйти оттуда. У меня было такое чувство, будто я живу рядом с маленьким хищником, очень коварным и опасным. Только в лицее я находил некоторое успокоение. По природе своей нелюдимый, я охотно задерживался теперь в учительской, где болтунов всегда хватало. Мне хотелось хоть как-то оттянуть момент возвращения домой, где ко мне безмолвно взывало спрятанное под бельем оружие. Однако не мог же я до бесконечности откладывать свой визит к Плео. Я уверил себя, что мне следует сначала провести нечто вроде разведки. Без всякого пистолета. С пустыми руками! Но, конечно, держаться настороже, чтобы представить себе необходимую последовательность движений, которые мне вскоре предстояло осуществить. Я явился и позвонил у двери доктора. Мне пришлось долго ждать, я догадывался, что он изучает улицу сквозь закрытые ставни. Наконец он открыл мне.
— Входите скорее. Идите вперед, дорогу вы знаете, а мне трудно быстро передвигаться. Я заметил, что он хромает и что ему приходится опираться на палку. — Я как раз собирался писать вам, только некому было отнести мое письмо. Прислуга меня бросила. От меня все бегут как от чумы. — Как же вы питаетесь? — Устраиваюсь кое-как. У меня есть некоторые запасы, банки консервов. К тому же осталось недолго. Я уезжаю, друг мой. Это решено. Да садитесь же. Доковыляв до кресла, он тоже сел. — Да, — продолжал он. — Мне надоело служить мишенью. Я взвесил все «за» и «против». Сомнений нет: война подходит к концу. Через несколько месяцев город будет в руках Сопротивления. Моя песенка спета. Но я вовсе не собираюсь дожидаться, пока кто-нибудь придет сюда и убьет меня дома. Я молчал. Если бы он знал, несчастный, что убийца был уже тут, в нескольких шагах от него. — Мои друзья предпочитают остаться, — продолжал он. — Это их дело. А я хочу исчезнуть, только незаметно. Я все приготовил. Мой дом продан вместе со всем содержимым. — Вас станут разыскивать. — О! Я буду далеко. Кажется, я уже говорил вам о Южной Америке. Так вот, я еду в Бразилию, чтобы начать там новую жизнь. Я достал себе фальшивые документы. Сейчас это нетрудно: столько людей умирает. Бумаги хоть и фальшивые, но не поддельные. Меня будут звать Антуан Моруччи, так звали беднягу, который умер в тюрьме месяц назад. У меня есть деньги и есть возможность без всякого риска перебраться в Испанию. А там я все улажу. Уж поверьте мне. Я все предусмотрел. Это стоило мне недешево, зато должно получиться. — Когда же вы рассчитываете уехать? — Через два дня. — Уже! Я не мог сдержать этого восклицания. Всего два дня, и он от нас ускользнет. И нет никакой возможности убить его! Сожаление, досада, облегчение, радость!. |
