Дверь распахнулась, и Кияшко встал на пороге.

— Вот что, Астров… — Кияшко указал на Веру Васильевну. — Возьмите двух солдат и отведите ее в амбар, заприте, а ключ принесите мне.

— Ну и правильно, — угодливо поддакнул Павел Федорович: была бы лишь цела своя шкура.

Кияшко бросил на него подозрительный взгляд.

— Вас самого надо посадить!

— А меня за что?

— А чей был мазут, которым разжигали костер? Топливного мазута, кроме как у вас, ни у кого нет на селе. Я выяснял. Да и ведра у Кудашкина оказались ваши, клейменые.

— А при чем тут я? Это мой работник, Федосей. Сам мне признался, что дал ребятам мазута…

Это совпадало с тем, что узнал Кияшко.

— А ну-ка, Астров, посадите заодно и Федосея, — распорядился он. — Все барыньке будет не так скучно.

13

Громадный двор наполнен шорохами, тенями, опасностями. Петя выскочил во двор, осмотрелся…

Что наделал этот дурак Славка, Петя не очень понимал. Но, наверное, что-то серьезное, более серьезное, чем тогда, с пожаром… На ступеньке у крыльца часовой. Даже без винтовки. Сидит себе и попыхивает цигаркой.

— Ты что, мальчик?

— Ничего.

— Гуляй себе.

Вот Петя и гуляет. Перед часовым. Тот и внимания не обращает на мальчика. Петя делает зигзаг к сараю. Прямо белеет амбар. Возле никого, да и зачем? Там болты и замки, как в средневековом замке, ни сломать, ни взорвать, а ключи в кармане у Кияшко. Петя перебегает лунную дорожку, обитая железом дверь отходит внизу, Петя ложится на землю, приникает лицом к щели и громко шепчет:

— Мамочка! Мама!

— Я здесь, здесь, — слышит он совсем рядом, мама ласковыми пальцами притрагивается к его лицу. — Петенька.

Петя деловой человек: мама способна долго говорить нежности, а ведь всегда могут подойти и прогнать.

— Ты, мама, говори, а то еще прогонят.

— Славу не поймали?

— Ну что ты!

— Ты знаешь, где он?

— Разве он скажет?!

— Постарайся его найти. Сходи к его приятелям, где-нибудь же он прячется, не мог далеко уйти… Скажи, чтоб не появлялся, пока белые не уйдут из села. За меня пусть не беспокоится. Это все пустые угрозы, чтобы выманить Славу. Мне ничего не сделают. А его могут убить. Но если Слава выдаст себя, это меня действительно убьет…

— Хорошо, мам.

— Ты не медли…

— А табачку у тебя нет? — откуда-то из глубины подает голос Федосей.

У Пети есть самосада закурки на две, но он боится признаться, мама расстроится.

— Отсыплю у Павла Федоровича, — обещает он. — Я еще прибегу.

…Луна обмывает своим серебряным светом крыши, деревья, заборы, все такое белое, точно в театре, нельзя поверить, что кому-то сейчас грозит опасность.

— Петенька…

Как мама умеет это необыкновенно сказать!

— Иду, иду…

— Прощай, маленький…

Что-то теплое щекочет его лоб… Мама плачет!

— Ну, беги…

Он вприпрыжку пронесся перед часовыми, на секунду остановился на лужайке — направо? налево? — и свернул к Ореховым.

Там уже всё знали. Колька сидел в углу, закутанный в отцовскую свитку, какой-то чудной, взъерошенный.

— Пойдем, Коль? — позвал Петя. — Сбегаем к Ваське?

— Никуда он не пойдет! — взорвалась мать.