— Нет.

— Очень хорошо. Огонь зажигать нельзя. Дверь не заперта, но сюда никто не войдет. Утром я вас навещу.

Слава переступил порог, и дверь за ним тотчас же закрылась. Мрак. Пахнет сырым деревом. Вытянул руку, нащупал скамейку. Шагнул. Еще скамейка застелена не то половиком, не то какой-то попоной. В темноте отыскал дверь в баню. Принес из предбанника попону, ощупью нашел полок, залез по ступенькам на верхнюю полку. Постелил, лег. Не страшно, а одиноко. Мама сейчас ужасно переживает. Ничего, завтра он как-нибудь даст о себе знать. Захотелось заплакать, до того одиноко. Нечаянно всхлипнул, сказалось нервное напряжение. Припомнились события минувшего дня, полезли в голову посторонние мысли, раздумья о том, что случилось и чему еще предстоит случиться, чередовались с калейдоскопической непоследовательностью. Мальчик подогнул ноги, шмыгнул носом и заснул…

* * *

Когда Славка выпрыгнул из окна, всех, кто находился в штабе, на мгновенье охватило оцепенение. Никто сразу ничего не понял. Раньше других пришел в себя Шишмарев. Он привык к неожиданностям войны и поэтому почти без промедления сообразил, что произошло. Встретил милого, скромного, культурного мальчика, да еще похожего чем-то на собственного сына, расчувствовался, размяк, потянуло к семье, сказалась усталость кочевой жизни. Вообразил, что мальчик испытывает такие же чувства.

Шишмарев тут же подскочил к окну, выхватил револьвер и крикнул:

— Стреляйте же, стреляйте! Там оперативная карта!

Надо отдать справедливость, и прапорщик Численко и Ряжский без промедления кинулись вдогонку за мальчишкой.

Но это оказался какой-то бес! Не успел выпрыгнуть, как перескочил через забор, даже не споткнулся, молнией пересек улицу, скатился в овраг, а там… Поминай как звали! Растворился во тьме и был таков… Несомненно, у реки его ждали.

Преследователи постреляли, постреляли и вернулись ни с чем. Шишмарев озверел, попадись ему сейчас под руку этот милый мальчик, он бы его пристрелил.

На выстрелы прибежал вездесущий Кияшко. В расстегнутом кителе, без фуражки. Пришлось рассказать. Кияшко только присвистнул.

— Я вас предупреждал…

На поиски не оставалось времени, на рассвете полк выступает. Речь могла идти только о возмездии. Кияшко предложил сжечь Астаховых: дом, амбары, сараи — словом, все. В пылу гнева Шишмарев готов был согласиться, но тут в комнату ворвался Павел Федорович.

— Да вы что, в уме? — возопил он. — Жечь своих?!

Шишмарев сразу взял себя в руки, волевой человек, распускаться на войне не приходится.

— Вы откуда взялись?

— Из соседней комнаты! — выкрикнул Павел Федорович. — Очумели, что ли, если паршивый мальчишка помутил вам рассудок?!

Павел Федорович вне себя, терять ему нечего — что он без дома, без хозяйства? Он костьми ляжет за свой дом.

Шишмарев оборвал:

— О чем вы?

— О том, что жечь хотите!

— Подслушивали?

— Да как же не подслушивать?! Я в своем дому, и меня жечь…

— Ну, это еще не решено, — сказал Шишмарев. — Ваш племянник, я уж не знаю кем подосланный, обокрал штаб.

— Да какой он мне племянник! — завопил Павел Федорович. — Пришей кобыле хвост, вот он кто мне! Привез брат, подобрал их, голодных, и оставил! Какое я имею к ним отношение?

— А вот найдите мальчишку, — вмешался Кияшко, — тогда поверим вам…

— Да где ж я его возьму? Он сам рад меня сжечь! Гольтепа! Разве генерал Деникин за то, чтобы жечь помещиков?

— Но ведь вы не помещик, — сказал Шишмарев.