Павел Федорович нашел даже кружку.

— Угощайтесь.

Казаки зачерпнули. Раз. Другой. Много ли выпьешь кислых сливок?

— Пошли…

Гонсовский чего-то искал.

— А здесь что?

Указал на амбар, сложенный из рыжего известняка.

— Хозяйственный скарб.

Откройте.

Ох, как не хотелось Павлу Федоровичу открывать амбар! Но возразить не осмелился.

Возразил другой — Бобка! Залаял, затявкал, загавкал, забрехал, залился всеми собачьими голосами: прочь, прочь, не пущу! Уходите! Неистово залился…

Гонсовский испуганно оглянулся.

— Где это?

— Не бойтесь, на цепи, — успокоил Павел Федорович. — За амбаром, на пасеке.

— А у вас пасека?

— Небольшая, для себя.

В амбаре пустынно и холодно, здесь бывало побольше добра, а сейчас — сбруя по стенам, части от косилок, от молотилок, мелкий инвентарь — топоры, вилы, лопаты…

— А это что?

Точно не видел!

Семенной овес. Отличный, трижды сортированный овес. Без васильков, без сурепки.

— Овес.

Гонсовский запустил руку в закром, ласково и вкрадчиво захватил зерно в горсть, раскрыл ладонь, рассматривая овес, точно жемчуг, овес и лился с ладони, как жемчуг.

— Ефим, быстро! За подводами!

Ефим повернулся, засеменил, почти побежал. Павел Федорович чуть не заплакал.

— Ведь это ж семена. Семена, поймите. Ведь это ж хозяйство…

— Любезный… — Гонсовский опять стал Гон’нсовским. — Мы поймем друг друга. Служение отечеству требует жертв. И с нашей стороны и с вашей. Я бы мог реквизировать фураж, но не хочу, не нахожу нужным, беру от вас этот овес как доброхотное даяние, могу даже выдать расписку. Считайте, овес у вас забрал сам генерал Деникин. Когда Антон Иванович займет Москву, законные власти возместят все…

Насмехается, сукин сын!

Слава шел, чуть отстав от Гонсовского. Офицер вел себя как на балу, даже непонятно, почему всхлипнул Павел Федорович, всё вежливо и не обидно.

— Не волнуйтесь, вас не заставят пошевельнуть мизинцем, — успокоил Гонсовский хозяина. — Мы сами погрузим.

Должно быть, фураж-то он и искал!

— А пока покажите пасеку.

Небрежной походочкой вышел из амбара и завернул за угол. Пчелы игнорировали посетителей, зато Бобка выходил из себя. На пасеке тоже амбар, поменьше, где хранились принадлежности пчеловодства. Бобка, привязанный на цепь у двери амбара, выкопал под амбаром нору и обычно дремал там. Но сейчас метался, прыгал, выходил из себя.

Гонсовский любезно осклабился.

— Зайдемте-с?

Павел Федорович ногой придержал собаку, снял замок, открыл дверь.

— Заходите.

Слава потрепал Бобку, вошел за остальными. Пес не унимался: брехал, брехал…

Гонсовский обошел и этот амбарчик, он и здесь заприметил в углу бидоны.

— Выкати-ка, — приказал он одному из казаков. — Поглядим, что здесь за сметана…

— Там мед, — глухим голосом промолвил Павел Федорович. — Для подкормки пчел.

— Ошибаетесь, — весело поправил Гонсовский. — Для подкормки кавалергардов его императорского величества.

Казак выкатил бидон, второй, поднял с одного крышку.

— Пробуй, — приказал Гонсовский.

Казак запустил руку в бидон, пальцами достал комок засахарившегося меда, с аппетитом откусил, еще откусил…

— Сладкий? — спросил Гонсовский.