Все, кто знал Клавдия, удивлялись двум вещам: будучи красивым и вполне здоровым мужчиной, он совершенно не интересовался гетерами, сохраняя верность своей уже немолодой жене Публии, матери его пятерых сыновей и двух дочерей, а кроме того, наместник, непреклонный с мятежниками и бунтовщиками, умудрялся поддерживать самые добрые отношения с местными вождями и племенной знатью.

– Так зачем этих татуированных негодяев понесло к Валу? – повторил свой вопрос Лукулл – ибо рассказчик сделал паузу, наполняя вином из того же кувшина и свою чашу.

Гость не успел ответить: в комнату, красиво подобрав полу тоги, обведённой алой полосой , вошёл ещё один человек – молодой, лет тридцати, слегка полноватый мужчина, светловолосый, но при этом кареглазый и нежно смуглый, оливковый цвет его кожи был типичен для уроженца юга Италии.

– Кого и куда понесло? – он безо всяких церемоний подошёл к беседующим, придвинул ногой стоявшую в стороне мягкую скамью и расположился на ней, ища глазами и не находя третью чашу.

– Лаэрт! – возвысил голос наместник, оборачиваясь к дверному проёму, завешенному полупрозрачной занавеской. – Быстро неси чашу, ещё яблок и ещё вина, или я тебе второе ухо обрежу, бездельник!  Не приглашаю сесть, Антоний, потому что ты уже сел, а вино сейчас будет. Я, признаться, думал, будто ты ещё спишь.

– Я отправлен в эту провинцию не для того, чтобы выспаться, а чтобы подробно доложить Сенату и императору о делах и событиях в этой провинции! – немного высокомерно возразил посланник. – Ты и сам знаешь, Лукулл, как тревожат императора настроения в колониях.

– Знаю, – кивнул Клавдий. – И, полагаю, далеко не в одной Британии. Не получил ли Сенат передышку в заседаниях и не разъехались ли все сенаторы по разным провинциям, почтенный Тит Антоний?

К чести посланника, тот не показал обиды и даже слегка рассмеялся:

– Возможно, к тому идёт, уважаемый Лукулл! Но ты не ответил мне: о чём таком идёт сейчас речь и что за человек твой гость?

– Ты наверняка о нём слышал, – Клавдий кинул на рассказчика быстрый взгляд и, взяв из рук подошедшего раба поднос, сам наполнил чашу вином и подал сенатору. – Позволь же представить тебе этого легендарного воина: во всех землях, где ему довелось воевать либо участвовать в спортивных состязаниях, его зовут Дитрих Зеленоглазый.

– Вот как! – тут уже Антоний не сумел сохранить невозмутимость, он даже чуть привстал со скамьи. – Тот самый знаменитый стрелок, наездник и возница? Германец, присягнувший Риму?

Гость, в свою очередь, приподнявшись на своём диване, слегка поклонился.

– Германцев много, благородный Тит Антоний. Я принадлежу к племени тевтонов, и у нас немало отличных наездников и метких стрелков, а наши мастера делают такое оружие и такие украшения, что не уступают работе лучших кузнецов и ювелиров Империи. Мы варвары, но как бы не совсем. А Риму присягнул ещё мой отец, так что для меня выбор был предрешён.

Эти слова, в которых можно было бы угадать насмешку, если бы не серьёзный взгляд говорившего, ещё больше усилили интерес молодого сенатора к знаменитому гостю наместника. Он во все глаза смотрел на Дитриха, да и было на что посмотреть. Антоний знал, что воину, два года назад ушедшему в отставку из Девятого легиона, сейчас то ли сорок, то ли сорок один год. Но выглядел ветеран едва ли не на десяток лет моложе, и трудно было понять, отчего это происходит. Вроде бы приметы возраста были на месте. Тонкие, но заметные морщинки окружали глаза, очень большие, очень выразительные и действительно аквамариново зелёные, хотя в тени необычайно густых и длинных ресниц их цвет менялся, они казались тёмными. В коротко остриженных, светло каштановых волосах на висках и кое где на затылке мелькали серебристые искры седины. Но более ничто не говорило о прожитой этим человеком достаточно длинной, а если считать все уместившиеся в ней события, то очень длинной, полной испытаний и опасностей жизни.