Но мере приближения к селению Оронапи, которое варраулы называли Каиивой, барабаны на берегу били все громче, не стихая даже ночью, а порой они слышались сразу с нескольких сторон, и тогда впрямь начинало казаться, что это сам лес готовит нам триумфальную и торжественную встречу.

Когда мы подплывали уже к самой Каииве, мне опять пришлось облачиться в шитый золотом капитанский мундир, на ноги надеть тяжелые башмаки, на голову – шкуру ягуара, не запамятовать о серебряном пистолете и шпаге, украшенной перламутром, а главное, как поучал меня Манаури, напустить на себя грозный и надменный вид.

В Каииве не было такого помоста, как в селении Екуаны, и все хижины стояли вразброс на вбитых в землю сваях. Под сенью самой большой из них, стоявшей шагах в двухстах от берега реки, нас ожидал Оронапи во главе целой свиты своих старейшин. Все, и особенно Оронапи, были разряжены в разноцветные перья и ожерелья, на их телах – свеженанесенная раскраска, сбоку – палицы с богатой резьбой. Как и предписывал церемониал, верховный вождь сидел на табурете, а по бокам от него стояло несколько свободных табуретов.

Когда мы сошли на берег, Оронапи не встал нам навстречу, как Екуана у себя в деревне, а продолжал сидеть горделиво и важно, не сводя взгляда с нашей группы. Неторопливым шагом я шествовал к нему в сопровождении Манаури, Екуаны, Арнака, Вагуры и Фуюди. Оронапи продолжал сидеть. Как видно, он себя ценил высоко и намерен был сидеть, пока мы не подойдем вплотную.

Когда мы прошли уже примерно половину пути, Манаури шепотом посоветовал мне остановиться. Я так и поступил. Тогда Екуана, несмотря на свою тучность, проворно подскочил ко мне и стал горячо убеждать идти дальше. Но Манаури оборвал его, предложив идти одному, без нас. Екуана умолк и горестно сопел, не зная, что предпринять.

Оронапи, заметив издали происходящее, как видно, решил смирить свою гордыню, быстро встал и направился к нам походкой менее важной, чем надлежало, издали выражая свою радость и приветливо взывая:

– Добро пожаловать, друзья! Идите, идите! Идите смело и весело, смело и весело, идите смело, весело и спокойно…

Повторяя без конца эти слова приветствия, он приблизился, взял меня за руку и под доброжелательный гул собравшихся повел под сень навеса.

Холодок между нами если и появился, то вмиг растаял. Остановившись перед табуретом Оронапи, я с показным вниманием стал рассматривать его, словно какое‑то диво, и наконец с нарочитой серьезностью спросил:

– Неужели на нем так удобно сидеть, что не хочется даже вставать?

Оронапи понял иронию и обратил ее в шутку, тут же предложив мне самому сесть на этот табурет.

– Попробуй сам, Белый Ягуар!

Я уселся на его царственный табурет, и началось веселье: танцы, песни, поглощение в неимоверных количествах печеной рыбы, всяческой дичи, сладких плодов и, конечно же, кашири, которое я теперь лишь пригублял.

Празднество проходило столь радостно, с таким искренним и сердечным радушием, что оставалось только удивляться.

Улучив минуту, я шепотом спросил у сидевшего рядом Арнака:

– Ты что‑нибудь понимаешь? Я – нет!

– Да, что‑то очень уж они стараются…

– В чем же дело? Может быть, предстоит война?

– Похоже на то. Кажется, на них кто‑то готовится напасть…

Оронапи в отличие от жизнерадостного толстяка Екуаны производил, пожалуй, впечатление человека хмурого, сурового и даже грубого, но в этот день всячески стремился быть приветливым и обходительным. Он буквально рассыпался в любезностях, стараясь нам угодить и понравиться. Его заинтересованность в нас была настолько очевидной, что явные проявления ее меня порой даже смешили.

Будучи и сам в состоянии приподнятом (как‑никак толику кашири я все‑таки выпил), я в конце концов решил без обиняков, быть может, несколько бесцеремонно, спросить, чему и каким добрым ветрам мы обязаны столь гостеприимному и радушному приему?

Оронапи взглянул на меня озадаченно, захваченный врасплох таким вопросом, но замешательство его длилось недолго.