Как видно, род наш намерен был и впредь держаться сообща. Оставалось лишь удивляться, как в расположении хижин, словно в зеркале, отражались личные чувства, симпатии и привязанности: негры построились вокруг хижины Манаури, словно личная гвардия вождя; Арасибо предпочел место подле меня и стал ближайшим моим соседом, по другую сторону, тоже поблизости от моей хижины, расположилась в шалаше Ласана с ребенком.
Под вечер нас посетил Конесо, пришедший посмотреть, как мы разместились, и, пользуясь случаем, я выложил ему все, что думал по поводу хижины с могилой, дав недвусмысленно понять, что характер у меня вспыльчивый, не терпящий оскорблений, и нанесенные мне обиды я не всегда склонен оставлять безнаказанными.
– Обиды? – сказал он с деланным удивлением. – В этом нет ничего обидного.
– А что же тогда? Неудачная шутка или вероломная ловушка?
– Верно, ловушка, – плутовато согласился Конесо, и его мясистые губы сложились в какое‑то подобие улыбки, – но не вероломная. Это была просто проверка твоих сил!
– Один сует мне в трубке яд, другой посылает жить в хижину‑табу, – стал укорять я его.
– Ты удивлен? – Губы вождя все еще улыбались, но раскосые глаза его смотрели холодно и настороженно.
– Да, удивлен: разве я не гость ваш?
– Ты наш гость. Но какой? Необычный! Не такой, как другие гости. Ты, говорят, обладаешь таинственной силой, и мы хотим подвергнуть ее испытанию.
– Для этого вы сунули мне яд?
– Да! Яд на тебя действует, теперь мы это знаем. И знаем, что дух мертвого сильнее тебя! Ты боишься его! Он вселяет в тебя страх.
– В этом ты ошибаешься, Конесо!
– Разве ты не бежал из хижины‑табу?
– Бежал, а как же! Но не из страха перед духом, можешь мне верить!
– О‑ей! – На одутловатом лице Конесо отразилась недоверчивая глумливость.
– Я чту ваши обычаи и обряды! – продолжал я многозначительно. – Я не хочу осквернять жилища мертвого! И это все!
Однако сомнение в его глазах не угасло, и он в упор бесцеремонным взглядом изучающе окидывал меня с ног до головы.
– Говорят, мушкетные пули отскакивают от тебя…
– Это выдумки.
– А стрелы из лука не пробивают твоего тела. Это правда?
– Глупости! – не на шутку вскипел я. – Я такой же смертный, как и всякий другой…
Конесо не спускал с меня подозрительного взгляда и, как видно, не очень‑то мне верил. Голова его как‑то недоверчиво склонилась и странно подергивалась.
– Не станешь же ты отрицать, что у тебя есть нечто, чего нет в других?
– Не стану! – живо откликнулся я.
– А, вот видишь!
Он произнес это с торжеством, но я тут же охладил его пыл:
– Да, правда, у меня есть нечто, и это нечто – мой большой опыт! Я повидал мир, видел много врагов! Одних побеждал я, другие побеждали меня – и у этих последних я больше всего научился. Научился, слышишь? В этом и кроется вся моя тайна…
Тут мы заметили Ласану, возвращавшуюся от реки к своему шалашу с большой тыквой для воды на голове. При виде стройной индианки глаза Конесо округлились от похоти, и он буквально пожирал ее взглядом.
– Ты здесь? – спросил он удивленно.
– Здесь! – коротко ответила она и пошла дальше, не обращая на нас внимания.
– Стой! Ласана! – окликнул он. – Я что‑то тебе скажу! Твое место не здесь!
– А где? – обратила она к нему гневное лицо и замедлила шаг.
– Твое место в моем доме! – объявил он. |