Страшная тоска сжимала мне сердце: тоска по человеку, по простому, весело смеющемуся человеку, не думающему о магической силе глаза ягуара.

И тут я различил испуганный голос Арнака, доносившийся словно откуда‑то издалека.

– Ян, что с тобой?! Он весь в поту! Потерял сознание!

Голос моего юного друга, звучавшая в нем тревога согрели мое сердце, вернули меня к жизни. Я вновь стал чувствовать и понимать происходящее, заставил себя улыбнуться и обвел все вокруг взглядом.

– Кто потерял сознание? – спросил я.

– Я думал, ты… – пробормотал Арнак по‑английски.

Как же я был благодарен ему за этот ответ на родном моем языке!

Он коснулся моего лба; в то же время я почувствовал крепкое, нежное пожатие руки – это была Ласана. Я пришел в себя. Силы вернулись ко мне.

Все стояли как и прежде: Манаури с насмешливым выражением лица, Арасибо – взволнованный, с горящим взглядом.

– Карапана? Он смеется над вашим посланием! – упрямо одно и то же повторял вождь. – Он смеется над вашим ягуаром! Смеется прямо вам в глаза! Смеется! Ха, ха!.. – И тут же изменившимся голосом: – Выход один – пуля в лоб!

Арасибо лихорадочно замахал руками на Манаури, пытаясь прервать этот поток язвительности, и обратился к Арнаку:

– Я знаю Карапану как свои пять пальцев! – Голос у него сорвался. – Я знаю его насквозь как облупленного.

– О‑ей! – согласился Арнак, озадаченный его горячностью.

– Говори, Арнак, как он выглядел, когда принимал вас, когда смеялся! Какой он был?

– Какой? Как всегда…

– А кадык у него прыгал вверх‑вниз, вверх‑вниз? ты не заметил?

– Прыгал, противно прыгал!

– Как крыса в клетке, прыгал? Вверх‑вниз?

– О‑ей, как крыса в клетке, настоящая крыса…

– Ты не путаешь?

– Нет!

Арасибо медленно повернул к Манаури лицо, перекошенное злобой и презрением.

– Слышишь, что говорит Арнак?

– Слышу! – буркнул вождь. – Ну и что?

– А то, что шаман смеялся только губами, а в сердце у него таился страх! Я знаю эту погань! Если кадык у него прыгает вверх‑вниз, значит, шаман встревожен…

Слова калеки произвели впечатление. И лишь Манаури продолжал стоять на своем.

– Все равно он смеялся, смеялся!..

– Он боялся! – крикнул Арасибо.

– Смеялся! – еще громче выкрикнул вождь.

– Нет, боялся, он испугался!

Они стояли друг против друга яростные, охваченные непостижимым, бессмысленным бешенством, пожирая один другого глазами, полными ожесточения.

Мне опять становилось дурно, по телу разливались слабость и брезгливое омерзение. Кровь отливала от головы, в глазах темнело.

– Хватит! – застонал я из последних сил.

Они посмотрели на меня смущенно и, устыдившись, смирили свой гнев, притихли, лица их разгладились.

– Пойдем отсюда, – шепнул Арнак, – пусть он уснет.

Они вышли. Осталась одна Ласана. Она подошла к моему ложу, стала на колени, склонилась. В добрых влажных глазах ее – тревога и бесконечная преданность. Сейчас глаза ее более чем прекрасны: в них материнство. Это человек добрый и верный. Но близкий ли? Понимает ли она, что именно вселяет в меня ужас? Понимает ли, как тяготит меня чуждый их мир, мир вражды и предрассудков?

– Меня душит… – простонал я.

Наклонившись ближе, она изучающе взглянула мне в глаза. Волосы ее падали мне на лицо. От них исходил двойственный аромат: теплый запах женщины и тяжкий дух диких джунглей.