Наклонившись ближе, она изучающе взглянула мне в глаза. Волосы ее падали мне на лицо. От них исходил двойственный аромат: теплый запах женщины и тяжкий дух диких джунглей. Ласана заметила, вероятно, мою гримасу и встревожилась.

– Что тебя душит? – спросила она мягко.

– Их ненависть.

– Чья? Карапаны?

– Не только Карапаны: Манаури, Арасибо…

С минуту она молчала, задумавшись, лотом решительно проговорила:

– Во мне ненависти нет!

– Меня убивает их злоба, их вражда! – не смог скрыть я печали.

– Ян, во мне нет вражды! Во мне нет злобы!

– Ах, Ласана, понимаешь ли ты меня? Меня удручает их темнота, их предрассудки ввергают во мрак…

– Во мне все светло, Ян! Солнечно… Я понимаю тебя!

– Ты вместе с ними!

– Нет, Ян, я с тобой!

Голос ее был полон нежности. Она не позволила себя оттолкнуть. Она боролась за свое место подле меня. Глаза ее расширились. Взгляды наши встретились. Кровь снова запульсировала в моих жилах. Я положил руку ей на плечо, и это было как прикосновение к самой жизни. Живительный поток тепла передавался от нее ко мне.

На следующий день, проспав более десяти часов кряду крепким сном, я пробудился, чувствуя себя окрепшим и почти здоровым. Встав с постели, я на несколько минут вышел во двор. От подавленного настроения предыдущего дня не осталось и следа, в меня вселился новый дух.

На шесте высотой в полтора человеческих роста, вбитом в землю шагах в двадцати от моей хижины, торчал череп ягуара. Муравьи в муравейнике очистили его до блеска, и он ярко белел, хищно сверкая грозными клыками. Левая, «моя», глазница чернела пустой впадиной, зато правая, залепленная глиной и щепками, была слепой и на расстоянии почти невидимой. Можно было полагать, что это всего лишь наш родовой знак, а ведь мы наделили его силой магической западни, призванной изловить, сломать и уничтожить врага. Глядя на это творение рук Арасибо, я невольно содрогнулся.

Сам Арасибо притаился поблизости и, едва завидя меня, прихрамывая, вышел из укрытия навстречу. Безобразная физиономия его расплывалась в радостной улыбке.

– Видишь, как красиво висит? – оживленно приветствовал он меня. – Я хорошо его стерегу!

Череп левой своей глазницей был обращен в сторону Серимы и хижины Карапаны. Между самим селением и нами росли деревья не вырубленного здесь леса, узким языком доходившего до берега реки, и за этой преградой деревни, конечно, не было видно, но череп скалил клыки именно в ту сторону.

Арасибо был сегодня на редкость весел.

– Ты чему радуешься? – поинтересовался я.

– Радуюсь! – ответил он с таинственной миной и, не скрывая торжества, хвастливо указал большим пальцем руки на одноглазый череп. – Карапана бесится! Слышишь мараку?

Несколько соседей вышли из хижин и приблизились к нам. Все они были необычайно возбуждены и подтвердили: да, шаман бесится! Как только Арасибо выставил череп, Карапана сразу же об этом узнал от своих лазутчиков и немедля принялся изгонять злых духов, отводить от себя дурной глаз. Он впал в транс, стал как одержимый носиться в бешеной пляске вокруг своего обрядового шалаша и, не сомкнув глаз всю ночь, продолжал пляску и сейчас. При этом он выкрикивал страшные заклятья, дергался в судорогах, брызгал слюной.

Какой‑то рокот и гул шаманского бубна действительно непрестанно разносились по всему селению. Людей в Сериме обуял ужас…

– Что такое марака?

– О, это самое главное оружие шамана!..

Оказалось, марака – это пустой твердый плод с насыпанными внутрь камушками, попросту говоря – погремушка, но, поди ж ты, обладающая невероятной магической силой.