– Хотите знать где? – спросил он, обводя всех торжествующим взглядом.

– Хотим! – раздались голоса.

– Тогда смотрите!

Арнак подошел к пленнику, схватил его под мышки и рывком поставил на ноги.

– Видите? – воскликнул он, охваченный внезапным гневом.

И все мы увидели: на шнурке, опоясывающем живот юнца, справа висел отрезок бамбука.

– Что у тебя в этой трубке? – рявкнул Арнак.

Теперь это был уже не строптивый, упрямый ученик шамана. Это был жалкий, чуть не до беспамятства перепуганный мальчишка, дрожавший от волнения и страха.

– Что у тебя в бамбуке? – Теперь уже Манаури повторил вопрос резко и повелительно. – Отвечай!

Канахоло забормотал что‑то невнятное себе под нос. Все его поведение лишь подтверждало наше предположение: в бамбуке действительно содержалось что‑то подозрительное, однако полной уверенности у нас еще не было. Арасибо подскочил к пленнику, сорвал с его пояса бамбук, вынул из него затычку и на глазах у всех вытряхнул содержимое себе на ладонь, забыв в запальчивости о всякой осторожности. Там оказалось несколько смятых листьев.

– Кумарава! – визгливым от волнения голосом выкрикнул хромой, более похожий в этот миг на какого‑то злого духа, чем на человека.

Протянув руку к костру, он стал призывать всех подойти и посмотреть самим.

– Кумарава это или не кумарава? – вопрошал он непрестанно, а в горле у него от сдерживаемого волнения что‑то хрипело, свистело, булькало.

Он знал – настала минута, которая решит все, которая даст ему возможность свергнуть власть шамана. Торжество, ненависть и бешенство отражались на его исказившемся лице. Словно одержимый, он хрипел в лицо каждому из приближавшихся:

– Скажи, кумарава это или нет?

– Кумарава! – гневно подтверждали люди нашего рода.

Прочие молчали, говорить было нечего: они видели – это кумарава.

Мать Ласаны протолкалась через толпу с белой тряпкой в руках.

– Брось сюда листья! – обратилась она к калеке. – Они могут тебе навредить!

Арасибо бросил листья, взял тряпку и продолжал совать ее всем под нос.

Тем временем Канахоло, которого снова повалили на землю, считая, что настала последняя минута его жизни, трясся как в лихорадке.

– Смотри на ягуара, – крикнул ему Манаури, – и говори всю правду, если тебе дорога жизнь! Будешь говорить?

– Бу… буду! – выдавил из себя пленник.

– Кто тебя послал?

– Карапана.

– Говори громче, чтобы все слышали: кто тебя послал?

– Карапана… шаман.

– Он давал тебе листья кумаравы?

– Да… да… давал.

– И что велел с ними делать?

– Велел подложить ре…ре…ребенку Ласаны в подстилку.

– Сколько раз ты это делал?

– Три… нет, четыре раза… четыре.

– Чтобы ребенок умер?

– Да, да, чтобы умер…

– А вина чтобы пала на Белого Ягуара?

Но в этот момент ужас вновь сковал пленнику язык, и юнец разразился судорожными рыданиями. Впрочем, он и так сказал достаточно. Люди все слышали и поняли: преступление Карапаны вышло наружу, никто теперь не смел сомневаться в его вине.

Явился отец Канахоло, разбуженный нашим посланцем, хотя, собственно, в его присутствии уже не было необходимости, поскольку парень во всем сознался.