Испанец окинул пристальным взглядом площадь и, увидев отряд Вагуры, стоявший на прежнем месте, безмерно удивился.

– Но ведь отряд находится здесь.

– Этот здесь, – ответил я, – а в лесу другой… – Затем я продолжал прерванный разговор с аравакскими старейшинами: – Верховный вождь не оправдал вашего доверия и не хочет защищать своих людей. Поэтому я беру их под свою защиту и обещаю – эти двадцать три воина не пойдут с испанцами. Более того, клянусь, ни одного человека из Серимы мы не отдадим без боя. Воля моя тверда, и у меня достанет сил довести борьбу до победы…

В этот момент внимание наше привлекли новые выстрелы. Они доносились тоже с опушки леса, но теперь с другой стороны. Дон Эстебан опять вскочил с табурета, явно потрясенный.

– Ничего страшного! – насмешливо успокоил я его. – Это все мои люди. Пока я здесь, жизни вашей милости ничто не угрожает.

– Но теперь ведь стреляют совсем в другом месте, – широко раскрыл глаза дон Эстебан.

– Вполне возможно. Это другой отряд. В лесу их у меня сейчас несколько. Они охраняют селение со всех сторон, дабы с нашими гостями не случилось какой беды…

– Прошу сейчас же мне сказать, – возбужденно воскликнул испанец, – прошу сказать, о чем шел у вас разговор с индейцами! О чем шла речь?

– О вещах, для всех достаточно неприятных…

Звуки выстрелов, умноженные эхом, отраженным от деревьев леса, неслись грозно и властно, обрушиваясь на нас один за другим словно удары грома и тая в себе какую‑то неведомую сокрушающую силу. Дон Эстебан, почитавший себя до сих пор со своими испанскими головорезами и воинами чаима хозяином положения, стал сознавать, что почва уходит у него из‑под ног.

– Тринадцать выстрелов, – побледнев, доложил ему сержант, когда стрельба наконец прекратилась. – Тринадцать выстрелов.

– Нет! – покачал головой вождь‑чаима. – Девять!

Ошибались оба: у Арасибо было только семь ружей.

И тут вдруг в другой части леса снова прогремели выстрелы. Это давал о себе знать Кокуй.

– Сто чертей! – скрипнул зубами сержант.

Он как ошпаренный бросился на площадь и стал созывать всех своих людей: как испанцев, так и индейцев. Мы смотрели на него как на помешанного.

– Отчего этот парень так всполошился? – обратился я к дону Эстебану, пожимая плечами, и добавил: – Без стражи все его пленники разбегутся.

Судя по всему, дон Эстебан готов был взорваться: глаза его метали молнии, пот выступил на лбу и обильно струился по лицу.

– Что все это значит? – снова выкрикнул он сдавленным голосом, и трудно было понять, то ли взбешенным, то ли испуганным.

– Сейчас я все объясню вашей милости! – ответил я я, обратившись к Манаури, добавил: – Все, что я скажу дону Эстебану, переведи присутствующим здесь на аравакский.

Затем, повернувшись к испанцу, громко отчеканил:

– Ты спрашиваешь, ваша милость, что означают эти выстрелы? Они означают, что вас, сеньоры, почтенных наших гостей, я честь имею покорнейше просить вести себя спокойней, без всяких лишних волнений. Означает это также, что ни теперь, ни позже я не дам вам ни одного обитателя этих берегов для работы в Ангостуре или где‑либо еще.

– Что? Что, сударь? Ты что плетешь? – Жилы вздулись у него на висках и на шее, глаза вылезли из орбит. Судорожным движением он схватился за пистолет, торчавший у него из‑за пояса.

– Бога ради! – Я был сама любезность. – Не надо так гневаться, ваша милость.