Он взглянул – и это помогло. Там стоял Арнак с нацеленным на него ружьем.

– Я уже упоминал однажды в этом почтенном обществе, – сказал я, – что нам доводилось расправляться с вашей милости соплеменниками, ибо они недооценивали наших сил! Ужель и на этот раз предстоит событие столь печальное?

Моя уверенность и спокойствие умерили его пыл. Наконец‑то он стал, кажется, прозревать и смотрел на меня так, будто хотел насквозь пронзить взглядом.

– Сержант вашей милости чрезмерно горяч и не слишком умен, – продолжал я. – Не откажи, ваша милость, посоветовать ему не принуждать нас вопреки нашей воле оборвать раньше времени его ценную жизнь!

Дон Эстебан, скрипя зубами, последовал моему совету и отдал своим солдатам соответствующий приказ. После первых минут горячки испанец стал обретать равновесие духа и, прищурив глаза, присматриваться к окружающему внимательно и настороженно.

– К чему все же ваша милость клонит? – вдруг прямо спросил он.

– К миру и согласию.

Он вонзил в меня взгляд, словно стилет.

– Это издевка?

– Упаси бог!

– Ты, ваша милость, намерен прибегнуть к насилию?

– Только в случае необходимости.

– Но, надеюсь, ты не сомневаешься, что и мы умеем стрелять?

– Дон Эстебан, кто посмеет в этом усомниться? – Любезным поклоном я выразил свое согласие. – Но сопротивление ничего вам не даст – силы слишком неравны. Если дело дойдет до перестрелки, вы доставите нам крайнее огорчение печальной необходимостью лишить всех вас жизни, прежде чем вы успеете произнести «Отче наш». А жаль!

Наступила минута тягостного молчания. Дон Эстебан понял – с моей стороны это не просто похвальба. Он окончательно подавил в себе гнев и усмирил злобу, которых не на ком было сорвать. С изменившимся, все еще покрытым бледностью лицом, он смотрел на меня озадаченным взглядом, словно только теперь впервые меня увидел и вдруг обнаружил нечто совершенно неожиданное. Он смотрел не только обескураженно, но с каким‑то застывшим удивлением.

– Дон Хуан, ты сам дьявол! – пробормотал наконец он. – Но не думай, что убийство испанца на этот раз обойдется тебе безнаказанно! Не забывай, кого мы здесь представляем!

– Ну и что? Разве коррегидор в Ангостуре – господь бог? Вы, кажется, снова переоцениваете свои силы!

– Послушай! – выкрикнул испанец возмущенно. – Ты в Венесуэле, во владениях его королевского величества Филиппа Пятого.

– Я в бескрайних глухих лесах, где ни один белый пока не обрел еще власти! – воскликнул я, перекрывая его голос, но тут же взял себя в руки и уже тише добавил: – Ты говоришь, здесь владения испанского короля? Отчего же тогда ты ведешь себя так, словно находишься в чужой стране и грабишь врагов? Почему сам забываешь, что находишься в Венесуэле?

Я резко поднялся с табурета, подошел к испанцу и, в упор глядя ему в глаза, твердо проговорил:

– Дон Эстебан! Довольно изысканной болтовни и пустопорожних споров! Поговорим наконец как разумные люди, к которым мы себя пытаемся причислять. Я не случайно минуту назад говорил о мире и согласии. Больше здравого ума, сеньор, меньше самонадеянности! У нас общие враги и общие интересы, нужно только смотреть чуть дальше кончика собственного носа. И впрямь ли ваша милость печется о благе Венесуэлы? Если так, то хорошо! Прими тогда к сведению, что вместе с этими индейцами я намерен оказать вашей стране большие услуги и охранять ее границы, если только ваше неблагоразумие этому не помешает…

И тут я выложил ему все, что знал об акавоях, об их предполагаемом нашествии на берега нижнего Ориноко – нашествии, слухи о котором доходили уже до ушей дона Эстебана.