[2] нем. "Брюквенная зима", массовый голод в Германской империи зимой 1916–1917 годов, вызванный неурожаями и морской блокадой.

Глава 26

Закат сегодня выдался особенно красивый. Последние минуты, когда большая часть огненного шара уже скрылась за горизонтом, там, наверху, перьевые дорожки высотной облачности обретают цвет, который потом тщетно пытаются передать поколенья художников. Бессмысленное занятие — ведь он живой, чуть отвел взгляд и уже оттенок изменился, что казалось пастельно-розовым, смещается даже не к густому красному, а фиолетовому…

Повезло, что у этого дома часть окон выходили к морю и вечерний бриз гнал дым от пожаров дальше, вглубь суши. С этой стороны о войне напоминали только выбитые близким взрывом стекла и тройка британских воздушных крейсеров, медленно ползущая вдоль побережья. Километра три четыре от берега… на таком расстоянии они выглядели довольно безобидно. Просто темные треугольные силуэты, маячат в отдалении… ну и пусть их. О том, сколько одна такая махина может обрушить на землю под собой, думать не хочется.

А еще в такие моменты совершенно не хочется думать, что до рассвета ты можешь и не дожить.

У нас и увидеть этот роскошный закат было не слишком-то много шансов, но как-то наигралось. В основном, потому что правительственные войска соврешенно не ориентировались в лабиринте барселонских проспектов, улиц и улочек. Может, где-то в уютном штабе на карте города все было разумно логично расчерчено красивыми разноцветными линиями, овалами и стрелами, подкрепления высылались куда надо и даже высаженные отряды получали какое-то снабжение и поддержку. Но в реальности уже к полудню бой за Барселону распался на череду стычек, где куча мелких отрядов сражалась сами по себе.

— Любуетесь морским пейзажем, камерад?

Ганс прошел от двери к окну, встал рядом. Удивленно хмыкнул, подобрал брошенную мной на подоконник ободранную книжку.

— Нашёл вчера в школьной парте, — честно сказал я. — Уже в таком виде. Так… забавное чтиво.

— Понятно, — кивнул белобрысый… — А я уж подумал… нет, ничего такого мы же все интернационалисты, но… хотя что-то славянское в тебе есть, верно, Мартин?

— Поллитра крови после переливания, — тут я было почти честен. Именно столько Косторез однажды нацедил для меня из одного поляка. А остальную мою биографию этому колбаснику знать не обязательно.

Ганс тем временем раскрыл книгу наугад, прищурился…

"Небо было во власти восставших. Правительство стягивало полицейские войска к Дому Совета. На крыше его были поставлены машины, посылающие огненные ядра, — круглые молнии. Часть повстанческого флота была ими сбита с неба.

К ночи Гусев осадил площадь Дома Советов, и стал строить баррикады в улицах, разбегающихся звездою от площади. "Научу я вас революции устраивать, черти кирпичные", — говорил Гусев, показывая, как нужно выворачивать плиты из мостовой, валить деревья, срывать двери, набивать рубашки песком.

Насупротив Дома Советов поставили две захваченные в арсенале машины и стали бить из них огненными ядрами по войскам. Но правительство закутало площадь магнитным полем."

По-русски он читал достаточно бегло, почти не запинаясь.

— Это что такое?

— Думаю, что просто чья-то фантазия. Выдумка.

— А-а…

— Американцы в двадцатых пытались создавать метатель шаровых молний, — я пожал плечами, — нашли в архиве Теслы очередной набросок гения на обрывке пипифакса. Молнии-то у них получались, только случайного размера и летали сами по себе, а не в нужную сторону.