Она почему-то сразу передала его Савельеву. И тот не стал разворачивать, а протянул подарки Кате.

Что же Катя, замешкалась? Я вынужден был сам заняться свертком.

— А ну, бабоньки, налетай. Кому?

Но все стояли неподвижно и молчали.

— Подумаешь, невидаль какая. «Не передеритесь»! Чтоб в горле у тебя пересохло. Я, мил человек, привыкла на трудовую копейку покупать. — Тетя Маша, демонстративно хлопнув дверью, вышла из комнаты.

— Савельич, не зевай, а то раздумаю… — Я еще пытался шутить.

— Ты и вправду обнаглел, купец. — Он тоже повернулся и ушел.

— Сдурели оба: одна — от старости, другой — от молодости. Пусть мне будет хуже. Я все беру. Спасибо, Алексей Иванович, если еще что надумаете, тащите сюда. Сгодится… — И Катя решительно забрала у меня сверток.

Я растерянно смотрел на дверь, за которой скрылся Савельев. И тут только вспомнил, что забыл привезти ему марки.

— Жирно будет. Разберемся, — грубо отрезал я и выхватил у Кати сверток.

— Ну и жмот, — вздохнула Катя.

Во дворе я догнал Савельева и стал оправдываться:

— Извини, забыл про марки-то. В следующий раз привезу или напишу — пришлет…

— Ты это о чем? И не стыдно тебе, а еще друг называется.

— Ты обиделся…

— Обиделся. Только не на то, о чем ты думаешь. Разве в марках дело! Эх ты, сыромятные уши!

Я видел, как у Савельева на лице заиграли желваки, оторопело смотрел на него и ничего не понимал.

— Не сердись. Я же пошутил… — бормотал я.

Не так я представлял себе свой первый день на работе. Не так. На душе было муторно. Все случившееся не выходило из головы. Правда, сотрудники мои ни о чем не вспоминали. И о поездке меня больше не расспрашивали. Будто ничего и не было.

Дома Марина тоже перестала, попрекать меня «дядюшкиными подачками». По-моему, она смирилась. Словом, как-то приутихла. Так мне казалось.

Вскоре на деньги, полученные в комиссионке, мы купили Марине шубу, хорошие теплые сапоги. Думали, что теперь она будет одета не хуже других. Но Марина их так ни разу и не надела. Значит, я ошибся? Не смирилась, не приутихла.

Наступило какое-то отчуждение и в отношениях с Савельевым. Я несколько раз пытался с ним поговорить по душам, но ничего из этого не вышло. Надо что-то придумать и примириться. Тетя Маша посматривала на меня, точно на больного. Не одобряла. Катя заискивающе заглядывала в глаза.

В один из выходных, прихватив с собой чемодан со слесарными инструментами и спиртного, я направился к Савельеву. Он жил в новом доме, в двухкомнатной квартире.

Я пытался держаться как можно непринужденнее, проще.

— Можно? Или обида на меня так велика, что уже ничего не поправишь?

— Да заходи, заходи, сыромятные уши, — в тон ответил Савельев.

— В таком случае давай все сгладим, — говорю я и ставлю бутылку на стол.

Савельев смотрит на меня, как бы решая, что ему дальше делать.

— А инструмент зачем таскаешь? Боишься, утащат или собрался налево? — с усмешкой спросил Савельев.

Первое, что приходит в голову, — повернуться и уйти. Савельев, видимо, понял мое замешательство.

— Ну да ладно… Садись… — И он направляется на кухню.

Я слышу, как хлопает дверца холодильника. Пока Савельев возится, я осматриваю комнату. Давно здесь не был. Невольно отмечаю перемены. Новая мебель. Телевизор. Магнитофон. Да, жена была права: Савельев живет неплохо.

На столе появляются колбаса, селедка, сливочное масло, соленые огурцы.