— Кто же я, по-вашему, Иван Константинович?

— Не надо, Демин, на меня обижаться… Вернее, хватит на меня обижаться. Постарайся выслушать меня внимательно и не думай, что я хочу тебя поставить на место… Мне скучно этим заниматься… Демин, ты находишься в процессе утруски, усушки, уминки — не знаю, как еще можно сказать. Вот ты сейчас загорелся, готов тут же сорваться с места, мчаться куда-то, что-то выяснять… Но тебя зажгла не сама предстоящая работа, а необычность происшествия. И я опасаюсь, что ты и в дальнейшем при расследовании будешь искать нечто из ряда вон, а?

— Вы полагаете, что ничего необычного в этой истории уже не будет?

— Да, именно так. Полагаю. Все странное кончилось. Дальше пойдет проза. Тяжелая, трудоемкая, вязкая проза нашей работы.

— Не возражаю, — ответил Демин.

— Отлично, — похвалил Рожнов. — Еще одно… У меня такое ощущение, будто ты иногда стесняешься задавать людям жесткие вопросы, уличающие их в неблаговидных поступках, ты будто боишься — как бы они не решили, что ты думаешь о них плохо.

— Совершенно верно! — подхватил Демин. — Я отношусь с уважением к людям, которых допрашиваю. Ведь только суд может назвать их виновными, разве нет?

— Не лови меня на слове, Демин, это легко, но никому не нужно. Я медленно соображаю, но мои мысли прямее, тебе не кажется? Да, у меня меньше скорость, но я выбираю более короткий путь. Так вот, мне кажется, будто ты слегка, самую малость, стесняешься своей профессии, будто тебе неловко оттого, что ты встретился с человеком в такой вот роли. Да, ты умеешь разговаривать с людьми, умеешь расположить их, добиться контакта, они нередко признаются тебе в тех вещах, в которых не признались бы тому же Кривицкому. Но взглянем правде в глаза — не потому ли они ведут себя так, что чувствуют твою слабинку? Они надеются тебя разжалобить. Вот здесь, — Рожнов ткнул пальцем в показания Сухова, — все написано так, будто этот человек заранее уверен в твоем сочувствии.

— Разве это плохо? Было бы хуже, если бы он заранее был уверен, что я его никогда не пойму.

— Ладно, опять ты поймал меня на слове, — хмыкнул Рожнов. — Здесь, — он положил плотную ладонь на листки, — есть бравада, но есть и надежда на прощение.

— Кроме бравады и надежды, там есть уйма деталей, там есть искренность и откровенность. Там есть и лукавство, но кто в его положении мог бы удержаться от этого? Он жизнь свою спасает.

— Может быть, ты и прав, — медленно проговорил Рожнов. — Хорошо хотя бы то, что поговорили об этом. Теперь о деле… Сегодня выезжать поздновато. Пока приедешь — стемнеет.

— Водолазы нужны, Иван Константинович.

— Вот видишь, и водолазы нужны. Это я беру на себя, мне есть с кем договориться. Итак — завтра утром?

— Годится.

Оперативная группа остановилась наверху, на краю обрыва. Вниз, к реке, вела узкая прерывистая тропинка, оканчивающаяся в камышах у самой воды. Сухов вылез из машины первым и, подойдя к бордюру, ссутулился, сунув руки в карманы своего зеленого скрежещущего плаща и отвернув лицо от холодного ветра.

— Вон там, — сказал он Демину, дернув рукой в кармане. — На той полянке внизу… Мы со стороны реки подплыли…

— А что это за тропинка? Кто по ней ходит, если она у воды обрывается?

— Рыбаки иногда подъезжают на автобусе и спускаются вот здесь, очень удобно.