— Золото пойдет на копыта, гриву и хвост, — сказал я.

Тик-так, тик-так.

Роза поднесла к голове Хикори свежий забор раскаленной стекломассы.

— Сколько еще ждать твоего золота? — спросила она.

Две минуты. Тик-так.

— Золото привезут в маленьких слитках, — ответил я. — Придется его расплавить.

Хикори рванулся вперед, пытаясь выбраться из кресла. Роза не успела вовремя отдернуть понтию, и ухо Хикори пришло в соприкосновение с раскаленным шариком стекломассы.

Оберточная лента заглушила вопль. Его тело выгнулось дугой. Роза отскочила, но ухо Хикори зашипело. Шрам останется с ним до самой смерти.

Три минуты. Целая вечность. Тик-так.

Все уставились на Хикори, который корчился от ужаса и нестерпимой боли. Розе следовало ему помочь, но она и не подумала. С того мига, как я поставил вздыбленную лошадь на катальную плиту, миновало три минуты и десять секунд. Ждать дольше было опасно.

Я схватил большие щипцы, которыми придавал форму гриве, и с их помощью содрал упаковочную ленту с лодыжек Памелы Джейн. Поднял ее за все еще перемотанные лентой запястья и страшным голосом проорал:

— Беги!

Но она не послушалась и топталась на месте, оглядываясь на Хикори.

Времени не оставалось. Я поднял ее и понес. Роза приказала опустить Памелу Джейн, но я вместо этого двинулся к демонстрационному залу, крикнув облокотившейся на перегородку троице, чтобы они пригнулись.

Роза кинулась следом за мной, размахивая понтией с раскаленным стеклом на конце и делая ею выпады, словно рапирой.

То ли краем глаза заметив Розу, то ли почувствовав угрозу ожога, я довольно неуклюже повернулся вокруг своей оси, уклонившись от понтии, как матадор — от рогов. Однако впавшая в бешенство Роза прожгла в моей белой майке длинную черную прореху.

Время истекло.

Я втащил Памелу Джейн за перегородку в демонстрационный зал, бросил на пол и упал сверху, чтобы не дать ей подняться.

Вздыбленная лошадь простояла без отжига целых три минуты сорок секунд — и взорвалась.

Глава десятая

Лошадь разорвало на раскаленные осколки, которые разлетелись по мастерской и поверх перегородки — в демонстрационный зал.

Адам Форс не стал пригибаться, поскольку совет пригнуться исходил от меня, и в него дважды попало: в плечо и скулу. Второе ранение было похуже — осколок срезал кусок кожи под глазом. От шока доктор едва не потерял сознание и выронил шприц. Рукав у него окрасился кровью.

Лошадь-приз взорвалась от внутреннего напряжения, вызванного тем, что поверхность охлаждалась быстрее, чем раскаленная сердцевина. Разлетевшиеся осколки тоже оставались раскаленными.

Норман Оспрей, при всей своей неприязни к источнику дельного совета, упал на колени и поэтому не пострадал. Его била мелкая дрожь, однако он по-прежнему был полон решимости схватить меня. Поднявшись с колен, он загородил широкими, как у гориллы, плечами дверь на улицу, отрезав мне этот путь отступления.

Эдди, видимо, так и не понял, что случилось, и все еще стоял на коленях у перегородки.

Памела Джейн выбралась из-под моего тела и не могла решить, благодарить ли меня за спасение или осуждать за то, что я бросил Хикори на милость разлетевшихся в разные стороны острых, как бритва, осколков. Памела Джейн, конечно же, понимала физическую природу напряжений и нагрузок в раскаленном стекле и теперь-то должна была сообразить, что я сделал лошадь лишь для того, чтобы дать ей взорваться.

Я поднялся и заглянул в мастерскую посмотреть, в каком виде Роза и Хикори. У Розы по ноге текла кровь, но ее по-прежнему трясло от бешенства. Она сунула в чан новую понтию и вытащила другую, на конце которой горела ненавистью раскаленная капля. Хикори, которому в конце концов удалось выбраться из кресла, лежал лицом вниз и терся губами по ровному кирпичному полу, пытаясь содрать с них липкую ленту.