По богатству своего убранства отель «Метрополь» мог посостязаться с лучшими гостиницами страны.

- Вот мы и на месте, мистер Линкольн, - сказал Фрэд Кавано. – Здесь уютно, так что устраивайтесь и готовьтесь к вечерней речи. Вы не поверите, сколько народу хочет послушать, что вы скажете о труде в наше время.

- И они это от меня услышат, - ответил Линкольн. – А вот, что они подумают, когда услышат, в каком месте я остановился? Не примут ли они меня тогда за одного из эксплуататоров, которых они так ненавидят?

- Мистер Линкольн, в Колорадо вы не найдете никого, кто бы возражал против хорошей жизни, - ответил Кавано. – Что выводит народ из себя – так это то, что во имя того, чтобы горстка купалась в роскоши, остальные вынуждены добывать себе на хлеб насущный, зарывшись в грязь по уши.

- Я понимаю разницу, - проговорил Линкольн. – Но вы напомнили мне, что главное состоит в том, что так много людей в Соединенных Штатах, как фактически все белое население Конфедеративных Штатов, этой самой разницы не чувствуют.

Отель «Метрополь» отвечал всем разумным стандартам роскошной жизни, впрочем, как и тем стандартам, что выходили за рамки разумного. Вымывшись в горячей воде в оцинкованной ванне в конце коридора, съев на обед пару свиных отбивных, Линкольн не мог бы отказать себе в удовольствии поваляться в постели, даже если бы для этого пришлось лежать на ней по диагонали, чтобы не упираться ногами в изножье, но сначала нужно было дописать речь.

Он все еще занимался оттачиванием своей речи, забыв даже об ужине, когда в дверь постучал Джо Макмаган.

- Собирайтесь, мистер Линкольн, - сказал он с порога. – Сегодня вечером мы собрали для вас полный зал.

Обещанный зал, конечно, не блистал роскошью оперного театра невдалеке от отеля «Метрополь». Вообще-то, это был танцевальный зал, у одной из стен которого на скору руку был сколочен помост. Но как и обещал Макамаган, он был набит битком. Имея за плечами богатый опыт оценивания количества аудитории, Линкольн определил, что в зале находится более тысячи человек – большинство из них шахтеры и рабочие перерабатывающих заводов. Были здесь и фермеры, а также тут и там толпу разбавляли владельцы лавок и магазинов – все они стояли плечо к плечу, ожидая, что он им скажет.

Они разразились громкими и долгими приветственными криками, когда Макмаган представил его. Большинство из них были молоды. Молодежь считала его защитником труда в царстве капитала. Старшее поколение, как и тот нищий на вокзале, все еще обвиняло его за войну, а более всего, за поражение в ней. «Если бы я выиграл ее, я бы стал героем», - подумал он с горечью. –«Что с того? А если бы я родился женщиной, я стал бы домохозяйкой, или, что вероятней всего, - некрасивой старой девой».

Он надел очки и бросил взгляд на заметки, которые он набросал в поезде и в отеле.

- Еще поколение назад, - начал он, - я сказал, что дом, насильно разделенный надвое – на рабскую и свободную половину, непрочен. И он не устоял, хотя его разрушение произошло не тем способом, коего я желал.

О прошлом Линкольн говорил откровенно, не щадя себя.

- Конфедеративные Штаты и до сих пор не отказались от рабовладения, - продолжал он. – Ведь финансисты в Лондоне и Париже благоприятствуют росту их плантаций, железных дорог, сталелитейных заводов! Ведь капиталы мощным потоком продолжают течь в эту страну, и сколько же этого капитала, друзья мои, сколько его стекает с карнизов особняков богатеев, чтобы утолить жажду тех, кто живет в негритянских лачугах, живет едва ли лучше, чем неразумный скот, бок о бок с которым работают они на полях? Вы знаете ответ, и я знаю его.

- К черту этих проклятых ниггеров! – Выкрикнул кто-то из толпы. По толпе пробежали одобрительные выкрики.

Линкольн поднял руку.

- Я говорю и о белых людях, - ответил он.