Феликс благодарно на меня взглянул и, естественно, согласился, а сонный Валентин обреченно пожал плечами:

— Что ж, наверное, ты права. Отправим ее еще раз на томограмму.

Феликс оказался более наблюдательным, чем я думала. Когда мы уже спускались по лестнице, он спросил меня:

— Лидия Владимировна, а про второй вызов в неврологию вы забыли?

Я-то помнила, но надеялась, что он не вспомнит! Вслух я сказала только:

— У меня есть дела в стрессовом, я поднимусь еще раз позднее.

— И меня с собой возьмете?

— Обязательно.

Он был счастлив в эту минуту, его изуродованная тонкими шрамами физиономия расплылась в широкой улыбке и стала привлекательной, почти красивой. Я поняла, что с сегодняшнего дня он предан мне, как подобранный на улице щенок — новой хозяйке. Боже мой, что же я делаю: я привязываю к себе живого человека, делаю его зависимым от меня — я повторяю ошибки своей сестры, я веду себя в точности, как она! Но я только помогу стать ему на ноги — и отпущу на вольные хлеба, постаралась я успокоить свою совесть.

Я послала Феликса ужинать, а сама уселась за истории. Ох уж эта вечная писанина — как я мечтала в этот момент о компьютере! Потом мы снова отправились в путь; меня ждали в первой терапии — и на этот раз мы с Феликсом столкнулись с еще одним случаем из тех, в которых врачи вызывают психиатра с пометкой «Cito».

Больная Евсеева была, несомненно, женщиной с характером, да еще с каким! Она была по образованию и призванию педагогом.

Боже, спаси и сохрани ее учеников! В отделении она учила врачей, как лечить, медсестер — как делать уколы, санитарок — как мыть пол, а больных — как лечиться. За неделю она умудрилась замучить всех, но больше всего — заведующую отделением, грузную немолодую даму, похожую на продавщицу из ларька — и при этом прекрасного врача. Накануне эта скандальная пациентка после очередного конфликта уселась писать жалобы во все инстанции — и меня вызвали, чтобы застраховать себя от неприятностей; подразумевалось, что я сделаю запись в истории болезни о психологической нестабильности больной Евсеевой.

Мне, конечно, жалко без вины виноватых врачей, но в большинстве таких случаев мы имеем дело не с психически больными, а с людьми абсолютно вменяемыми, психопатами, от чьего тяжелого характера страдают больше окружающие, чем они сами. Так вышло и в этом случае: конечно, мадам Евсеева была не подарок, но далеко не сумасшедшая. Она соизволила принять нас с Феликсом на диванчике в коридоре, недалеко от холла, где пациенты смотрели телевизор, и говорила при этом так громко, что подарила публике куда более интересный спектакль, чем бесконечная мыльная опера на экране. Из ее монолога мы узнали, что: во-первых, в отделении не лечат, а калечат; во-вторых, заведующая отделением — базарная баба и специально хочет записать ее в умалишенные, дабы сохранить все безобразия в полной неприкосновенности, но она ей этого не позволит; и, в-третьих, ее травят, хотят ее смерти, подсовывают ей таблетки с истекшим сроком годности, а намедни поставили клизму с осколками стекла!

Мы с Феликсом переглянулись: все это было очень похоже на бред. Бред отравления, вычурные жалобы… все это укладывалось в клиническую картину…

И тут мне какой-то ангел-хранитель вдруг сказал: «Стоп?» Я вспомнила про больную моей сестры Али Оксану Лаврентьеву, которую якобы преследовал КГБ — и это оказалось вовсе не шизофреническим бредом, а неприглядной реальностью. А вдруг? Я жестом подозвала к себе Феликса и шепотом его кое о чем попросила; он удалился в направлении процедурной, а больная Евсеева все разглагольствовала, ни на минуту не снижая темпа. Она все еще продолжала поносить местный медперсонал, когда Феликс вернулся, слегка ошалевший, и вежливо попросил меня уделить ему минутку.