Как ни странно, это подействовало. Николай Львович оставил свой менторский тон и заговорил, как обычный человек:

— Александра Владимировна расспрашивала меня, как мне удалось получить группу инвалидности, и я честно все ей рассказал. Она тоже задала мне вопрос — нет ли у меня копии расписки? — и огорчилась, когда узнала, что никаких документов не осталось.

Но я рассказал ей и кое-что еще. В протоколе ВТЭК должны быть, по крайней мере, две подписи — вообще-то три, но эта Шмелева заполняла протокол при мне — и я видел, как она поставила закорючку вместо кого-то из членов комиссии. Думаю, что это не первый и не последний случай, когда она так делала.

— То есть документы с поддельными подписями должны сохраниться в архивах ВТЭК?

— Наверное. Может быть, и в собесе — пенсия ведь назначается на основании заключения ВТЭК.

— Александра Владимировна, — включилась в разговор Ангелина, — как узнала об этом, так прямо вся загорелась. Неужели она из-за этого погибла?

— Мы еще не знаем точно, — ответил за меня Володя.

Ангелина засуетилась, хотела пригласить нас за стол, но я отказалась. Меня угнетала обстановка этого дома: то ли мрачные картины хозяина на меня давили, то ли ребятишки, такие же белокурые и симпатичные, как мать, на которую они были похожи, показались мне какими-то неестественно тихими, чуть ли не запуганными — не знаю, но я облегченно вздохнула, когда мы наконец вышли.

Как и всегда осенью, очень быстро темнело; было еще только четыре часа, но небо снова затянули тучи — не фигурально, а буквально, и Старица быстро погружалась в сумерки. Мы шли по тесной улочке, и мне не хотелось думать о продажной начальнице ВТЭК, о Сучкове и о смерти сестры. Я предложила Володе:

— Володя, давай сейчас не говорить о наших делах и о расследовании вообще. Я хочу, раз мы уже здесь, осмотреть храм.

И мы так и сделали: пошли в церковь, пока совсем не стемнело.

21

Наша договоренность — не говорить о расследовании — действовала и весь обратный путь. Впрочем, мы ни о чем и не могли говорить, кроме дороги. Мы выбрались из Старицы, когда стало уже совершенно темно; неопытный шофер, Володя весь был в напряжении, он так вцепился обеими руками в руль, что я засомневалась, доедем ли мы до дома без приключений. К тому же он так редко в обычной жизни носил очки, что у него заслезились глаза. Я сделала то единственное, чем могла ему помочь в этой ситуации: я уселась на своем переднем сиденье чуть ли не столбиком, как суслик, и во все глаза всматривалась в трассу, предупреждая Володю о каждом повороте и дорожном знаке. И так почти все двести двадцать километров! Я как бы вела машину вместе с ним — и когда мы благополучно добрались до Москвы и через каких-нибудь пятнадцать минут были у моего дома, я тоже падала от усталости. Заметив мое состояние, Володя сказал:

— Знаешь такой анекдот? Водитель говорит остановившему его за нарушение правил гаишнику: «За рулем сидел я, но машину вела жена».

Он галантно проводил меня до двери; когда я была уже внутри и Гриша приветствовал нас оглушительным лаем, он предложил погулять с ним, но я отказалась: Гриша-сосед уже должен был это сделать. Тогда Володя, так и не перешагнув через порог, героически заявил, что он — пошел, и даже не попытался меня на прощание поцеловать. Правда, после этих слов он так и остался стоять за дверью, не сводя с меня красноречивого взгляда своих прекрасных глаз (хотя они покраснели, слезились и под ними синели круги от тяжелой оправы, но это была такая ерунда — все равно они мне нравились).

— Неужели ты так устал, Володя, что не хочешь даже зайти? — поддразнила его я — и через долю секунды он оказался внутри, а я — в его объятьях.