Зоя Ярославна сузила глаза, словно пыталась получше разглядеть своего собеседника.

— Хватит иллюзий, возраст уже не тот, не юношеский…

— А что, старикам вы отказываете в иллюзиях?

— Вы — не старик, но достаточно зрелый человек, а зрелые люди должны по-зрелому относиться к людям и к самой жизни, как она есть.

— Сильно сказано.

— Как умею. — Зоя Ярославна глубоко затянулась. — Я понимаю, мы, врачи, имея каждый день дело с различными больными, не можем постоянно остро и глубоко реагировать на чужую боль. В любом враче, даже самом сердечном, самом отзывчивом, неизбежно вырабатывается некий иммунитет, своего рода защитный панцирь, который помогает сберечь сердце врача от всякого рода эмоциональных стрессов. Все это так. Однако у Вареникова, к примеру, начисто отсутствует какое бы то ни было сочувствие к чужой боли, мне не раз приходилось видеть: больной рассказывает ему о своих ощущениях, а у него глаза рыбьи.

— Он как-то признался мне, что ужасно устает от больных и от их жалоб, — вспоминал Вершилов.

— Вот-вот, чего же вам больше? Будто бы мы с вами ни капельки не устаем, однако, слушаем, думаем, сопереживаем и, главное, сочувствуем, что, разве не так?

— Так, — невольно улыбнулся Вершилов, в этот момент Зоя Ярославна казалась почти красивой, глаза горят, щеки пылают неровным румянцем. — Только не надо так волноваться, приберегите свой темперамент для личной жизни.

— Мне темперамента на все хватит, — категорично заявила Зоя Ярославна. — Чего-чего, а уж темперамента не занимать стать…

— С чем вас и поздравляю.

— Благодарствуйте. Впрочем, чего это мы отвлекаемся? Я говорю серьезно, а вы шуткуете.

— Нисколько я не шуткую.

— Тогда слушайте дальше. У субъектов, подобных Вареникову, такие чувства, как сопереживание, сострадание, способность реагировать на чужую боль, заменены неким протезом. Я бы таким вот, как Вареников, вообще запретила быть врачом. Он не имеет права лечить и врачевать!

— Есть такая наука — деонтология, — начал Вершилов. — О должном поведении медиков.

— Будто бы я не знаю, — сказала Зоя Ярославна. — Мы об этой самой деонтологии еще на первом курсе узнали.

— Да, конечно, простите, это у меня такая привычка…

— Прощаю.

— Так вот, — продолжал Вершилов, — я с вами согласен, наш друг никак не соответствует правилам деонтологии.

— Это уж само собой, но я уверена вот еще в чем, — сказала Зоя Ярославна. — Он наверняка берущий…

— То есть как — берущий? — не понял Вершилов.

— Берет чем может и что может, — заключила Зоя Ярославна, причем не стесняется, а откровенно заявляет: так-то, дескать, и так-то, я вас, разумеется, лечу, это — моя обязанность, а уж вы тоже, будьте любезны, соответствуйте, не скупитесь…

— Вы так говорите, будто присутствовали незримо при каком-то его разговоре с больными, — сказал Вершилов.

— Нет, я его просто вычислила, — и уверена, что безошибочно, — парировала Зоя Ярославна. — Вы еще убедитесь в моей правоте, на суде, когда станут судить Ткаченко, а нас с вами — и уж Вареникова наверняка — привлекут в качестве свидетелей, многое выяснится, ох как многое о нашем высоком друге…

Она хотела еще что-то добавить, но в эту самую минуту в кабинет вошла Клавдия Петровна.

— Все в порядке, — сказала.