— С превеликим удовольствием и сердечной благодарностью, — ответила Мария Аристарховна.

— Я пришлю завтра же билет, — сказал Луговской и снова поцеловал ей руку.

— Китайские церемонии, — насмешливо шепнул злыдень Сережа.

— Познакомьтесь, Мария Аристарховна, — сказал Луговской. — Это мои молодые друзья, любители поэзии Люся и Сережа.

Она протянула нам руку, пожатие ее было неожиданно крепким.

— Кто же ваш любимый поэт? — спросила.

— Ахматова, — ответила я. Уже в то время я знала многие стихи Анны Ахматовой, мой отец, который жил далеко от нас, некогда, будучи студентом, познакомился с Ахматовой на благотворительном вечере в Петербурге.

«Никогда не забуду, — рассказывал отец, — как она была величава и в то же время проста…»

По-моему, он был тайно влюблен в Ахматову, но, разумеется, никогда никому не признавался, зато дома у нас были почти все томики ее стихов, некоторые стихи я помнила наизусть.

— Ахматова? — переспросила Мария Аристарховна, должно быть немало удивившись: в ту пору любимыми поэтами обычно бывали Безыменский, Жаров, Уткин, но никак не Ахматова.

— А мой — Луговской, — откровенно льстиво заявил Сережа.

— Перестаньте, — недовольно заметил Луговской.

Мария Аристарховна улыбнулась нам, сказала:

— Пожалуй, пойду, мне пора.

Она скрылась за углом, мы пошли дальше. Луговской сказал:

— Ребята, знаете, с кем я вас только что познакомил? Кто был ее дед?

Он назвал имя, с давних пор гремевшее в России, составлявшее заслуженную славу отечества.

— Я ее зову арбатской дворянкой, — продолжал Луговской. — Знаете, еще сохранились такие вот древние и не очень древние старушки, большей частью какого-нибудь старинного, насчитывающего сотни лет рода, обычно они проживают в каком-либо, но непременно арбатском переулке или на самом Арбате, в древнем особнячке. Кругом у них старинные безделушки, которые помнятся им с самого детства…

— С детства, — ухмыльнулся Сережа. — Можно себе представить, какой там собран старый хлам!

Луговской не принял его насмешки.

— Мария Аристарховна, — произнес он сухо, внушительно, — одна из самых достойных женщин, которых я знаю!

Он рассказал нам о ней. Поистине судьба ее была трагична: незадолго до революции умер отец, а вскоре от сыпного тифа скончался муж. Она осталась одна с маленьким сыном. Мальчик рос очень слабеньким, хрупким, ему необходимо было усиленное питание, куриный бульон, сливки, сахар, мед, а в те годы всей этой благодати негде было достать. Она поступила работать в какое-то только что созданное учреждение, подшивала там бумаги, потом бежала домой, к сыну, таявшему со дня на день. Однажды, вернувшись домой, она уже не застала его в живых.

Шли годы, ей не раз представлялась возможность уехать за границу, она была совершенно одинока, все ее родичи давно уже осели в Париже, они звали ее к себе в Париж, но она сказала раз и навсегда:

— Никуда из России не поеду, на чужбине мне делать нечего…

Луговской остановился. Мы остановились вместе с ним. Он подумал немного, стал читать своим густым, как бы проникающим в самую душу басом:

— Это Ахматова, — живо отозвалась я.

Луговской кивнул.

— Верно, Анна Ахматова, стихотворение написано в семнадцатом году.

Он помолчал немного.

— Я часто перечитываю стихи Анны Андреевны, это стихотворение как-то удивительно подходит моей арбатской дворянке.