Вскоре мы вышли на Арбат. Луговской в середине, мы с Сережей по бокам. Стремительно, как бы стараясь непременно догнать друг друга, мчались по небу облака, дул несильный ветер, молодая весна постепенно набирала силу Луговской поглядел на меня сверху вниз:

— Скажите, вы пишете стихи?

Я смутилась. Как, каким образом он проник в тайну, которую я так тщательно оберегала решительно от всех?

Но я не могла и не хотела ему лгать.

— Да, пишу.

— Прочтите, — приказал Луговской.

— Не знаю, чего бы прочитать, — сказала я тихо.

— Что хотите, — предложил он. — Что самой больше всего нравится.

Я быстро протараторила эти строчки и замолчала. Внезапно поймала себя на том, что позабыла, как будет дальше, и потом испугалась, вдруг Сережа начнет смеяться надо мной: что за упадочнические, несовременные стихи! И еще я боялась, что Луговскому эти стихи могут не понравиться.

Мое опасение оказалось не напрасным.

Сережа спросил тонким, ехидным голоском:

— А дальше что? Чего это ты остановилась?

— Забыла, — призналась я. — Сейчас вспомню…

— Не надо, — сказал Луговской и положил большую широкую руку на мое плечо. — Если можно, девочка, не надо…

— А что, — осмелилась я. — Очень плохо?

— Не так чтобы очень, просто это вторичные, подражательные, одним словом, не ваши стихи!

— Мои, — слабо запротестовала я.

— Ваши, — согласился Луговской. — Но и не ваши, где-то что-то услышала, подобрала по слуху, словно мотивчик, и давай шпарить… Что, неправду говорю?

Брови его дрогнули, приподнялись, открыв узкие, темно-серые, смеющиеся глаза. И я не могла не ответить:

— Да, правду…

Умник Сережа хотел еще что-то добавить, наверное, изрядно порезвиться над моим позором, но в эту минуту Луговской произнес:

— Тише, ребята…

Лицо его внезапно преобразилось, стало нежным, открытым, он протянул руку, проговорил своим густым, выразительным басом:

— Здравствуйте, дорогая Мария Аристарховна, рад вас видеть!

Мы обернулись и тоже увидели ее. Тоненькая, щупленькая старушка, на голове черная шляпка с небольшими полями, на шляпке крохотная, едва заметная вуалетка. На руках нитяные черные перчатки.

— Цирлих-манирлих, верх элегантности, — пробормотал Сережа.

Мария Аристарховна протянула ладонь в перчатке Луговскому, и он почтительно поцеловал ее.

Я хорошо разглядела Марию Аристарховну. Узкое, с кулачок лицо, живые, быстрые, совершенно молодые глаза, на увядших щеках, на лбу, на висках морщины — и неожиданно розовый детски полуоткрытый рот.

— Я тоже рада видеть вас, Владимир Александрович, — сказала она. Голос у нее был низкий, значительный, мне подумалось: наверное, она хорошо поет.

— Как здоровье? — спросил он.

— В порядке, как видите, на ногах, а это в мои годы — самое главное!

— Не смею спорить, — учтиво пробасил Луговской. — В таком случае имею честь пригласить вас на мой вечер в Политехническом ровно через неделю.

— С превеликим удовольствием и сердечной благодарностью, — ответила Мария Аристарховна.

— Я пришлю завтра же билет, — сказал Луговской и снова поцеловал ей руку.

— Китайские церемонии, — насмешливо шепнул злыдень Сережа.

— Познакомьтесь, Мария Аристарховна, — сказал Луговской.