Он обернулся к Йонашу. Йонаш вопросительно смотрел на него.

Вершилов понял, Йонаш о чем-то спросил его, а он, очевидно задумавшись, не расслышал.

— Что? — переспросил Вершилов.

— В какое время вам хотелось бы пообедать?

— Мне все равно.

Мысленно Вершилов хорошенько выругал самого себя. Нашел время мечтать, размечтался, словно молодой выпускник школы лейтенантов, позабыв о том, что у самого уже одна дочка замужем, вторая тоже вот-вот выйдет замуж и что обе, недалек час, сделают его в конце концов дедом…

Решительно провел рукой по голове, как бы стремясь вытряхнуть все лишние мысли. Надо думать о деле, только о деле и прежде всего о деле. Это — самое главное…

Было уже половина четвертого, когда он подъехал к улице Эссек, на которой жила давняя его приятельница Жужа.

Еще поднимаясь по лестнице, он услышал зычный Жужин голос, должно быть, разговаривала с кем-то по телефону.

«Не иначе распекает какую-нибудь сестру или молодого практиканта», — с улыбкой подумал Вершилов. Само собой, слов он не мог разобрать, но Жужин тон не оставлял сомнений: наверно, кто-то или что-то разозлило ее не на шутку.

Он не успел нажать пуговку звонка, как дверь распахнулась, на пороге выросла Жужа.

— Дружочек! — закричала что есть сил. — Милый! Как же я рада!..

Он прошел вслед за нею в хорошо знакомую гостиную, устланную по венгерской моде короткими, изрядно уже потертыми ковриками и паласами, во всех углах маленькие, уютные столики с вазами цветов на них, и на подоконниках цветы. Жужа обожала цветы, сама признавалась:

— Когда мне грустно, начну поливать или удобрять цветы, подрезать сухие листья, рыхлить землю, глядь, а дурного настроения как не бывало…

У нее были поистине золотые руки, иные так и называли ее: «Жужа — золотые руки…»

Она по праву считалась одним из лучших будапештских хирургов; примерно лет семнадцать тому назад она приехала по обмену в Москву, стажировалась в институте, где в то время работал Вершилов, в соседнем хирургическом отделении. Однажды пришла к Вершилову в отделение, сказала:

— Хочу с вами познакомиться, столько всего-всякого о вас слышала…

В ту пору Жужа еще плохо говорила по-русски, уже много позднее, приехав в третий или в четвертый раз в Москву, она, по собственному выражению, хорошо и бойко «насторопалилась» болтать по-русски.

«Насторопалилась», очевидно, означало «настропалилась».

— А теперь рассказывай и рассказывай, — сказала Жужа, предварительно уставив один из маленьких столиков всевозможными закусками, бутылкой виски. — Все, все мне про тебя, каждая мелкота интересна.

— Скорее мелочь, — поправил ее Вершилов.

— Пусть мелочь, — покладисто согласилась Жужа.

Налила сперва в его, потом в свою рюмку виски, сказала:

— Давай будем и еще раз будем.

— Давай, — подхватил Вершилов. Отпил капельку.

— Как хорошо! — сказала Жужа, захлопала маленькими крепкими руками.

Вершилов снова поднял свою рюмку.

— Стало быть, твое здоровье, Жужа…

— Спасибо, — отозвалась Жужа, весьма довольная.

«А в ней много детского, — думал Вершилов, откинув голову на спинку низенького удобного кресла. — Говорят, во всех талантливых людях есть что-то детское, и это вовсе не атавизм, а именно доказательство их незаурядности, то, что выделяет истинные таланты из числа обычных, рядовых индивидуумов…»

Жужа между тем убирала со столика одни тарелки, ставила другие — со свиными отбивными, обложенными преаппетитными на вид ломтиками жареной картошки, мелко нарезанными огурчиками и зеленым горошком.