|
.. Сын своего отца -- ожидание никогда не приводит к победе... Точнее -- "одно ожидание"... Не надо так категорично отвергать великое понятие ждать... Ждут все: и Галилей в тюрьме инквизиции, и палач, готовящийся к казни Перовской, и Станиславский, выходящий на генеральную репетицию, и тиран, замысливший термидор, и революционер, точно чувствующий ту минуту, когда необходимо выступить открыто и бескомпромиссно. Ты успокаивал себя придуманной самозащитой: крушение гитлеризма неминуемо поведет к изменению морального климата дома... Не ускользай от самого себя, приказал он себе. Ответь раз и навсегда: ты верил, что Каменев, Бухарин, Рыков, Радек, Кедров, Уншлихт -- шпионы и враги? Ты никогда не верил в это, сказал он себе и почувствовал освобождающее облегчение. Но тогда отчего же ты продолжал служить тем, кто уничтожил твоих друзей? За что мне такая мука, подумал он. Почему только сейчас, у своих, ты должен исповедоваться перед самим собой?! Это не исповедь, а пытка, это страшнее любой пытки Мюллера, потому что он был врагом, а моих друзей убивали мои же друзья... Он вспомнил их маленькую квартирку в Берне, вечер, отца возле лампы, книгу, которую он держал на своей большой ладони -- нежно, как новорожденного; вспомнил его голос, а из всех отцовских фраз, которые и поныне звучали в нем;'-- особенно трагичные: "Отче святый, -- говорили недовольные Годуновым патриарху Иову, -- зачем молчишь ты, видя все это?" Но чем могло кончиться столкновение патриарха с царем? И патриарх молчал; "Видя семена лукавствия, сеямыя в винограде Христовом, делателе изнемог и, только господу Богу единому взирая, ниву ту недобруя обливал слезами..." А потом отец читал о некоем человеке князя Шесту-нова по имени Воинко, который донес на своего, барина, и за это ему сказали царское жалованное слово и отбла- ' годарили поместьем. "И поощрение это произвело страшное действие: боярские люди начали умышлять всяко над своим барином, и, сговорившись человек по пяти-шести, один шел доносить, а других ставил в свидетели; тех же людей боярских, что не хотели души свои губить, мучили пытками и огнем жгли, языки резали и по тюрьмам сажали,. а доносчиков царь Борис жаловал своим великим жалованием, иным давал поместья, а иным -- из казны -- деньги. И от таких доносов в царстве была большая смута: доносили друг на друга попы, чернецы, пономари, просвирни, даже жены доносили на мужей своих, а дети -- на отцов, так что от такого ужаса мужья таились от жен своих, и в этих доносах много крови проливалось неповинной, многие от пыток померли, других казнили, иных по тюрьмам рассылали"... Отец тогда оторвался от книги, внимательно посмотрел на сына и заключил: "Борис не мог проникнуться величием царского сана и "счерпнуть в нем источник спокойствия и милости. |
