|
.. Борис и на престоле по-прежнему оставался подозрительным... Он даже.молитву придумал особую для подданных, при заздравных чашах: "Борис, единый Подсолнечный Христианский царь, и его царица и их царские дети на многие лета здоровы будут"..." А знаешь, спросил тогда отец, сколько погибло в Москве от голода в ту пору? Не отгадаешь: полмиллиона человек! Зато хоронили всех за царские деньги, а хлеб купить, что немцы в Архангельск привезли, Борис запретил: "Негоже иноземцам знать про наши дела, мы самая богатая держава Европы, такого мнения и держаться станем!" ...Исаев услышал грохот торопливых шагов и сразу понял, что спускаются двое -- один в бутсах, знакомый ему "никс фарштеен", а второй ступает мягче, видимо, в ботинках. Действительно, второй был в лакированных туфлях на босу ногу, в плавках, и с докторским чемоданчиком в руке. -- Эй, -- сказал он, всячески избегая русских слов, -- блют прессион, гиб мир ханд... Исаев затрясся от приступа смеха, пришедшего изнутри как избавление от безысходности. Рта он не разжимал, губы пересохли, кровоточили; если позволить себе рассмеяться в голос, кровь потечет по подбородку, шее, груди, а у него выработалось особое отношение к себе -- он постоянно видел себя как бы со стороны, так же оценивал свои поступки; не тердел неряшливости, был точен до секунды, всегда ощущал в себе часы, ошибиться мог на пару минут от силы, жил по собственному графику, в котором не было таких слов, как "забыл", "не успел", "не смог". -- Пусть наручники снимет, -- прошамкал Исаев. -- Как же вы мне давление померяете? -- Никс фарштеен, -- повторил тот, что в бутсах, и снял наручники. ...Исаев поверил в магию индейцев, убедившись в их великом, недоступном нам знании на собственном опыте; он научился сдерживать дыхание, учащать пульс, останавливать его даже; ну, меряй, подумал он, я тебе подыграю, испугаешься... Через час его перевели в другое помещение, где не так грохотало и не было угарного машинного смрада, обтерли мокрым полотенцем и дали чашку воды -- она была сладкой, без подмеси, поэтому проснулся он рано, часа за три перед тем, как должен прийти уханосец. Он был убежден, что не ошибается во времени, и не торопясь начал допрашивать себя, силясь понять, чего же от него хотят свои! ...На третий день корабль пришвартовался: голосов по-прежнему слышно не было. Спустился "никс фарштеен", снял наручники, бросил пиджак и туфли, дождался, пока Исаев оденется, натянул ему на голову капюшон и, подхватив под руку, повел по скользким, маслянистым лестницам наверх. На палубе, вдохнув свежего воздуха, Исаев упал. Сколько был в беспамятстве -- не помнил, ощутил себя на кровати, шелковая подушка, мягкое, верблюжьей шерсти одеяло. |
