|
Через пять часов неподалеку от парадного подъезда остановился "паккард", вышли трое: заученно разбежались в разные стороны -- рассматривать витрины; тот, кто сидел за рулем, отправился к портье, пробыл там недолго, вышел, пожав плечами, сел в машину и уехал; троица осталась. Через десять минут Исаев позвонил портье, назвался Зооле-- тем псевдонимом, который тогда знала Москва, спросил, не приходил ли к нему, директору Любекского отделения банка, господин высокого роста в бежевой шляпе. -- Он только что ушел, господин Зооле, очень сожалею! Хотите, чтобы я послал за ним человека? Возможно, он еще ждет такси. -- Нет, спасибо, -- ответил Исаев, -- пошлите вашего человека в отель "Метрополь", это наискосок, пусть оставит портье письмо моего друга, он же принес мне письмо? -- Оно передо мной, господин Зооле, сейчас оно будет в "Метрополе". В шифрописьме говорилось: "Спасибо за ценнейшее сообщение. В Берлин вам возвращаться рискованно, позвоните в посольство, назовитесь и оставьте адрес, о вас позаботятся..." Через полчаса Исаев, сломанный и раздавленный, выехал на аэродром и взял билет в Берлин... А может быть, действительно в стране случилось самое страшное и к власти пришли те, кто хочет Гитлера? Кто же его хочет? И он не посмел тогда дать ответ на этот вопрос -- жалко, сломанно, с ощущением мерзкой гадливости к самому себе ...Куда бы я отсюда ни бежал, сказал он себе тогда, понимая, что в который уже раз оправдывает себя, вымаливая у себя же самого индульгенцию, меня всюду будут воспринимать как оберштурмбаннфюрера СС, врага, нациста, губителя демократии... Я лишен права сказать, кто я на самом деле, потому что враги начнут кампанию: "гестапо и НКВД умеют сотрудничать даже в разведке, совместимость"... Вальтер Кривицкий ушел чистым... Я служил в РСХА, я замаран тем, что ношу руны в петлицах и имею эсэсовскую наколку на руке... Ну ты, сказал он себе, вернувшись в Берлин, сейчас надо сделать все, чтобы вернуться -- нелегально -- домой. И уничтожить там тех, кто предал прошлое. Это высшая форма преступления -- предательство прошлого. Такое не прощают. За это казнят... Ты способен на это? Или ты трус, спрашивал он себя требовательно, с бессильной яростью. Эта мысль постоянно ворочалась в нем до того дня, пока он не прочитал фрагменты плана "Барбаросса", а затем в марте сорок первого получил шифровку из Центра, поначалу испугавшую его, ибо никто не знал его нового адреса: "Ситуация в Югославии складывается критическая, враги народа, провоцировавшие дома репрессии, ликвидированы, просим включиться в активную работу". Исаев испытал тогда счастливое облегчение, уснул без снотворного, однако наутро проснулся все с той же мыслью: "Значит, ты все простил? Ты все забыл, как только тебя поманили пальцем?" Но тогда он уже вновь обрел право дискутировать с самим собою, и поэтому он круто возразил себе: "Меня поманили не пальцем, я не проститутка, мне открыто сообщили, что были репрессии и что с приходом нового наркома Берия прошлое кануло в Лету: Марат -- Дантон -- Робеспьер; революция не бывает бескровной. |
