– Сейчас я уберу эту дрянь.

Он аккуратно вытянул интубационную трубку. Даша закашляла и с шумом стала хватать воздух, он казался твердым и острым. Палата закрутилась, замелькала, она боялась потерять его лицо из виду, жадно цепляясь глазами. Том положил руку на грудь девушки.

– Горячая.

– Так и должно быть. Да, так и должно! – он засмеялся, разглядывая покрасневшие ладони. – Ну, наконец-то!

Том провел рукой по щеке, безжизненная кожа словно оттаивала, покрываясь легким румянцем. Даша потянулась рукой к голове, пальцы наткнулись на жесткий короткий ежик волос.

– Тебе идет, – Томаш заметил, как дрогнули тонкие, натянутые веки, – ты как солдат Джейн – чертовски сексуальная с бритой головой!

Он нагнулся и поцеловал ее в лоб, потом прошептал:

– Главное, чтобы ты верила. В детстве мама иногда читала Библию вслух. Не помню дословно, но Иисус сказал примерно так: «Ваша вера и есть чудо».

– Я никогда не делала этого раньше.

Ее дыхание становилось ровным и спокойным, как тоненький летний ветерок.

– Я тоже. Никогда.

– Тебе страшно?

– Нет, мне легко, ты даже представить себе не можешь, как мне легко!

Он снял майку, опустился на кровать и обнял девушку.

– На что это похоже?

Том поцеловал ее в губы. Близость, такая желанная и волнующая, погружала его тело в раскаленную лаву. Не только руки – все, каждая клеточка, каждая молекула вспыхивала как спичка и тлела изнуряющее долго, не отпуская боль, и только слегка притупившись, она воспламенялась в другом месте с новой, неистовой силой.

– Закрой глаза и слушай, чувствуй, наслаждайся, люби.

Это как прыжок в океан с мачты белоснежного парусника. Как долгожданный глоток морского бриза в сдавленной грудной клетке после долгого путешествия из глубины наверх. Это луч Солнца, целующий лепестки подснежника и дающий силы выжить в холодном безмолвии снега. Это жизнь. Любовь в самом наивысшем ее проявлении. Это самое главное, что я должен сделать. Самое главное. Самое… главное…

Он подскочил и стряхнул парня на пол, как мусор, тот даже не сразу проснулся. А отец девушки стал пинать и бить его со всей своей стокилограммовой силой.

– Мразь, сволочь, что ты сделал, мать твою! Кто тебе позволил дотронуться до нее? Щенок! Я убью тебя, подонок, сотру с лица земли! Уничтожу! Гад, тварь хромая!

Томаш не закрывался от ударов, он словно парил в невесомости, что-то хотел сказать, но слова застряли в груди и откашливались кровью в редкие просветы между ударами. Скелет рассыпался бисером, тело превратилось в бесформенный сгусток, и грубые ботинки Дашиного отца вязли в нем, оставляя резные вмятины.

– Черт возьми! – выкрикнула Бьянка, когда выронила из дрожащей руки ключ. Она щупала под ногами коврик.

– Да где же ты, где!

Демоническая сила гнала ее. Она боялась опоздать.

«Я люблю тебя, мама!».

– Господи!

Она зацепила рукой брелок.

– Слава богу, давай же!

Мотор зарычал. Она не стала ждать, пока машина прогреется, нажала на газ. До больницы долетела за пятнадцать минут. Лестница под ногами стремительно убегала вниз. Стал слышен крик и ругань. Боже, пощади! Умоляю тебя!

Бьянка ворвалась в палату, когда несколько врачей и санитаров пытались оттащить здоровенного мужика от кровати, на которой спала Даша. Она словно ничего не слышала, как спящая принцесса в стеклянной усыпальнице, красивая, как раньше, только волосы коротко обстрижены.

На полу лежало нечто бесформенное, красное, безобразно-страшное. Бьянка с трудом заставила себя посмотреть, что это.