Мокрые ноги, особенно одна, беспокоили ее, и она поспешно стала разуваться, не переставая улыбаться, радуясь не столько тому, что она достигла своей цели, сколько тому, что она видела, что смутила его -- этого прелестного, поразительного, странного, привлекательного мужчину. "Ну, не ответил, ну что же за беда", -- сказала она себе.

   -- Отец Сергий! Отец Сергий! Так ведь вас звать?

   -- Что вам надо? -- отвечал тихий голос.

   -- Вы, пожалуйста, простите меня, что я нарушила ваше уединение. Но, право, я не могла иначе. Я бы прямо заболела. Да и теперь я не знаю. Я вся мокрая, ноги как лед.

   -- Простите меня, -- отвечал тихий голос, -- я ничем не могу служить.

   -- Я бы ни за что не потревожила вас. Я только до рассвета.

   Он не отвечал. И она слышала, что он шепчет что-то, -- очевидно, молится.

   -- Вы не взойдете сюда? -- спросила она улыбаясь. -- А то мне надо раздеться, чтобы высушиться.

   Он не отвечал, продолжая за стеной ровным голосом читать молитвы.

   "Да, это человек", -- думала она, с трудом стаскивая шлюпающий ботик. Она тянула его и не могла, и ей смешно это стало. И она чуть слышно смеялась, но, зная, что он слышит ее смех и что смех этот подействует на него именно так, как она этого хотела, она засмеялась громче, и смех этот, веселый, натуральный, добрый, действительно подействовал на него, и именно так, как она этого хотела.

   "Да, такого человека можно полюбить. Эти глаза. И это простое, благородное и -- как он ни бормочи молитвы -- и страстное лицо! -- думала она. -- Нас, женщин, не обманешь. Еще когда он придвинул лицо к стеклу и увидал меня, и понял, и узнал. В глазах блеснуло и припечаталось. Он полюбил, пожелал меня. Да, пожелал", -- говорила она, сняв, наконец, ботик и ботинок и принимаясь за чулки. Чтобы снять их, эти длинные чулки на ластиках, надо было поднять юбки. Ей совестно стало, и она проговорила:

   -- Не входите.

   Но из-за стены не было никакого ответа. Продолжалось равномерное бормотание и еще звуки движения. "Верно, он кланяется в землю, -- думала она. -- Но не откланяется он, -- проговорила она. -- Он обо мне думает. Так же, как я об нем. С тем же чувством думает он об этих ногах", -- говорила она, сдернув мокрые чулки и ступая босыми ногами по койке и поджимая их под себя. Она посидела так недолго, обхватив колени руками и задумчиво глядя перед собой. "Да эта пустыня, эта тишина. И никто никогда не узнал бы..."

   Она встала, снесла чулки к печке, повесила их на отдушник. Какой-то особенный был отдушник. Она повертела его и потом, легко ступая босыми ногами, вернулась на койку и опять села на нее с ногами. За стеной совсем затихло. Она посмотрела на крошечные часы, висевшие у нее на шее. Было два часа. "Наши должны подъехать около трех". Оставалось не больше часа.

   "Что ж, я так просижу тут одна.