Погода была прекрасная, дорога -- как пол. Проехали верст десять за городом, остановились, и началось совещание, куда ехать: назад или дальше.

   -- Да куда ведет эта дорога? -- спросила Маковкина, разводная жена, красавица.

   -- В Тамбино, отсюда двенадцать верст, -- сказал адвокат, ухаживавший за Маковкиной.

   -- Ну, а потом?

   -- А потом на Л. через монастырь.

   -- Там, где отец Сергий этот живет?

   -- Да.

   -- Касатский? Этот красавец пустынник?

   -- Да.

   -- Медам! Господа! Едемте к Касатскому. В Тамбине отдохнем, закусим.

   -- Но мы не поспеем ночевать домой.

   -- Ничего, ночуем у Касатского. -- Положим, там есть гостиница монастырская, и очень хорошо. Я был, когда защищал Махина.

   -- Нет, я у Касатского буду ночевать.

   -- Ну, уж это даже с вашим всемогуществом невозможно.

   -- Невозможно? Пари.

   -- Идет. Если вы ночуете у него, то я что хотите.

   -- А discrétion. [По усмотрению.]

   -- А вы тоже!

   -- Ну да. Едемте.

   Ямщикам поднесли вина. Сами достали ящик с пирожками, вином, конфетами. Дамы закутались в белые собачьи шубы. Ямщики поспорили, кому ехать передом, и один, молодой, повернувшись ухарски боком, повел длинным кнутовищем, крикнул, -- и залились колокольчики, и завизжали полозья.

   Сани чуть подрагивали и покачивались, пристяжная ровно и весело скакала с своим круто подвязанным хвостом над наборной шлеей, ровная, масленая дорога быстро убегала назад, ямщик ухарски пошевеливал вожжами, адвокат, офицер, сидя напротив, что-то врали с соседкой Маковкиной, а она сама, завернувшись туго в шубу, сидела неподвижно и думала: "Все одно и то же, и все гадкое: красные, глянцевитые лица с запахом вина и табаку, те же речи, те же мысли, и все вертится около самой гадости. И все они довольны и уверены, что так надо, и могут так продолжать жить до смерти. Я не могу. Мне скучно. Мне нужно что-нибудь такое, что бы все это расстроило, перевернуло. Ну, хоть бы как те, в Саратове, кажется, поехали и замерзли. Ну, что бы наши сделали? Как бы вели себя? Да, наверное, подло. Каждый бы за себя. Да и я тоже подло вела бы себя. Но я, по крайней мере, хороша. Они-то знают это. Ну, а этот монах? Неужели он этого уже не понимает? Неправда. Это одно они понимают. Как осенью с этим кадетом. И какой он дурак был..."

   -- Иван Николаич! -- сказала она.

   -- Что прикажете?

   -- Да ему сколько лет?

   -- Кому?

   -- Да Касатскому.

   -- Кажется, лет за сорок.

   -- И что же, он принимает всех?

   -- Всех, но не всегда.

   -- Закройте мне ноги. Не так. Какой вы неловкий! Ну, еще, еще, вот так. А ног моих жать не нужно.

   Так они доехали до леса, где стояла келья.

   Она вышла и велела им уехать. Они отговаривали ее, но она рассердилась и велела уезжать. Тогда сани уехали, а она, в своей белой собачьей шубе, пошла по дорожке. Адвокат слез и остался смотреть.

V

   Отец Сергий жил шестой год в затворе. Ему было сорок девять лет. Жизнь его была трудная. Не трудами поста и молитвы, это были не труды, а внутренней борьбой, которой он никак не ожидал.