Студия, собственно, принадлежала ей – Уэсти никогда бы не смог позволить себе столь высокую квартирную плату. Если точнее, то официальными владельцами квартиры были родители Элис, которые навещали дочь достаточно регулярно. Своего неодобрения ее выбором они не скрывали. Однажды Уэсти слышал, как мать спрашивает Элис: «Ты вполне уверена, дорогая?..» Шестым чувством он понял, что речь идет о нем, о бойфренде, – о тупом куске мяса, который ни на что больше не годен. На мгновение ему даже захотелось ворваться в комнату, где шел этот неприятный разговор, и объяснить этим снобам, что он – простой парень из шахтерского Файфа – никогда и ничего не получал на блюдечке с золотой каемочкой и что лишь собственные усилия и талант позволили ему чего‑то добиться. Увы, Уэсти прекрасно знал, как воспримут эти слова ее родители‑кретины.

Как‑то он рассказал Элис о киношколе, которая открывалась в Эдинбурге. Даже учась на вечернем отделении, она могла бы узнать все о производстве фильмов и получить специальность продюсера. Элис была в восторге, но ее радость сразу померкла, когда в интернете она узнала, сколько это может стоить.

– Я думаю, мама и папа будут только рады возможности что‑то для тебя сделать, – намекнул Уэсти, но Элис неожиданно разозлилась, обвинив его в том, будто он считает ее никчемной паразиткой, которая только и умеет, что тянуть деньги из родителей. Топнув на прощание ногой, она вылетела из студии, с такой силой захлопнув за собой дверь, что сохнущая на мольберте готовая картина свалилась на пол.

Уэсти нашел любимую на кухне и попытался успокоить с помощью объятий и нескольких чашек чая.

– Мне придется вкалывать еще лет десять, прежде чем я сумею собрать достаточно денег! – всхлипывала Элис.

– Я попробую что‑нибудь, придумать, – туманно пообещал Уэсти. – Быть может, кто‑то предложит хорошую цену за мои дипломные работы…

Увы, оба знали, что это весьма маловероятно и что продать что‑либо Уэсти вряд ли удастся.

Какими бы талантливыми ни были сделанные им копии, в области настоящего искусства он по‑прежнему оставался все той же «посредственностью с двумя минусами» – по крайней мере в глазах тех, кому предстояло решать его дальнейшую судьбу. Тот же ректор училища – старый профессор Гиссинг – относился к его новаторским идеям с нескрываемым скептицизмом. Однажды Уэсти «пробил» его по интернету и выяснил, что старый козел отложил кисть еще в семидесятых годах прошлого века. В последние три десятка лет этот субъект занимался только тем, что писал занудные статейки и читал скучные лекции, однако именно от таких, как он, зависело будущее Уэсти как художника. И это было чудовищно несправедливо! Уэсти готов был даже поверить в существование негласной установки, отказывавшей выходцам из низших сословий (сам он был сыном почтальона и продавщицы) в наличии любых творческих потенций.

Докурив косяк, Уэсти затолкал его в ближайшую пепельницу и, сложив руки на груди, пару раз прошелся по студии. В последнее время Элис заходила сюда все реже и реже, предпочитая кухню или спальню. Царящий в комнате беспорядок действовал ей на нервы, однако прибираться в студии она не спешила, боясь «спугнуть вдохновение».