|
А.А.Куницер повел себя крайне странно. Он подошел к гардеробщику и вырвал у него из рук газету. - Я вам не молодой человек, а заведующий лабораторией номер 4, - донесся до него его собственный голос, звенящий, право же, неподдельным возмущением, - я доктор наук, членкоррес-пондент Академии, гонорис кауза Оксфордского университета, заместитель председателя месткома, кандидат в члены партии, член ученого совета, и не ваше дело судить о дисциплине в нашей шараге! Выпалив все это, Куницер заметил, что гардеробщик стоит навытяжку с почти закрытыми глазами и подрагивающим пятнистым зобом. - И не смейте читать газеты в служебное время! - рявкнул обладатель стольких титулов. - Что же мне делать, если все уже повесились? - Гардеробщик, тяжко дыша, извлек огромный носовой платок, слегка заскорузлый по краям, и прикрыл им свой рот. - Следите за пальто! - скомандовал Куницер. - Бдительно и четко охраняйте собственность личного состава. Ясно? - Так точно! - Но по карманам не рыскать! Понятно? - Так точно! "А не спросить ли мне его фамилию? - подумал Куницер. - Ведь я же помню ТУ фамилию, да и морду помню, я его узнал... нет-нет, этого уже много для сегодняшнего дня, а до вечера еще далеко... Это не тот. Тот сейчас, должно быть, в генеральском чине, он не может быть в гардеробной. Конечно, и этот один из них, один из той сталинской мрази... их вокруг тысячи, заплечных дел мастеров... заплечного дела профессор на заслуженном отдыхе..." Куницера вдруг замутило то ли еще с похмелья, то ли от гадливости, и он еле успел дойти до туалета и запереться в кабинке. Боже, Боже, есть ли конец одиночеству? Ведь даже тогда, в ту весну, когда невская слякоть просачивалась сквозь стертые подошвы, в ту двадцать четвертую весну жизни, когда романтическим онанистом я бродил среди молчащих памятников "серебряного века" и читал призывы вступать в ряды доноров и думал о донорах Будапешта, даже тогда, безденежный и брошенный в ночь наводнения на Аптекарском острове, я был не одинок и чувствовал за своей спиной мать-Европу, и она не оставляла меня, юношу-европейца, и была она, ночная, велика и молчала. Где ты? Пока почтенного членкора выворачивало, из записной его книжки в голову просочилась заветная формула, а из головы спроецировалась на кафель и теперь дрожала на нем массивная и крутобедрая, то ли индюк, то ли птица-феникс. Куницер выскочил из туалета, таща ее за хвост. Она покряхтывала, пока он несся по коридору в свою лабораторию. Встречные шарахались. - Осторожнее, братцы, гений летит! Наверно, новую формулу тащит в свой гадюшник! Так он и ввалился в лабораторию. Ребята его, ошалевшие от преферанса, козла, морского боя и "Литературной газеты", расхохотались - опять, мол, чиф с новой птичкой! Что-то в лаборатории шипело: то ли лазеры работали, то ли жарилась колбаса, сказать трудно. |
