– А... а что вы будете делать с ними, когда найдете?

– Да‑а, – сказала Кли, – действительно, они будут совершенно бесполезны. Когда‑нибудь мы найдем им применение, но пока они бесполезны. Но интересны.

– Наклоните голову чуть влево, мэм. Вы будете выглядеть превосходно. – Пальцы ловко сделали волну в волосах. – Прямо замечательно.

– Надеюсь, что Тумар придет. Без него будет скучно.

– Но ведь король приедет, – сказала горничная. – Я сама видела карточку его согласия.

– Мой отец будет радоваться этому больше, чем я. Мой брат ходил в школу вместе с королем до... до коронации Его Величества.

– Удивительно! – сказала горничная. – Подумать только! Они дружили!

Кли пожала плечами.

– Мэм, вы видели бальный зал? А все закуски из рыбы. Знаете, это самая мелкая из тех, что выращивает ваш отец.

– Знаю, – улыбнулась Кли. – Не думаю, что я когда‑нибудь съем в своей жизни хоть одну папину рыбу. Это прямо ужасно. Но считается, что она очень хорошая.

– Очень хорошая, мэм, очень. Ваш отец замечательный человек Он выращивает такую хорошую, крупную рыбу. Но правда ведь, она чем‑то отличается отстой, что привозят с побережья. Я пробовала, так что знаю.

– А в чем разница? – спросила Кли.

Горничная задумалась:

– Не знаю, мэм. Но каждый скажет, что разница есть.

* * *

Замок на парадной двери помнил отпечаток его большого пальца. В этот момент Джон говорил:

– Пока ты был прав. Да, я верил тебе. Выбора у меня немного. – Он был в кладовой отцовского дома – Я буду верить тебе. Какой‑то своей частью, во всяком случае. Почти пять лет назад меня посадили за глупость, которую я сделал, и я, при всем желании не смог себя убедить, что в этом повинен я один. Я не собираюсь сваливать вину целиком на Оска – шальной случай и все такое... Но я хочу только выбраться из этого. Я хочу быть свободным. Я шел почти на самоубийство, пытаясь бежать с рудников. И два человека, вероятно, умерли, помогая мне. Да, ты вывел меня из этого безупречного стального кладбища, и я пошел в обратную сторону, к радиационному барьеру. За это спасибо. Но я все еще не свободен и все еще хочу свободы больше всего на свете. Да, я знаю, ты хочешь, чтобы я что‑то – сделал, но я не понимаю, что именно. Ты обещал рассказать. Ладно. Но ты мотаешься в моей голове, так что я не свободен. Если дело в том, чтобы повиноваться тебе, то я это делаю. Но предупреждаю: если я увижу еще одну трещинку в стене, еще один проблеск света – я воспротивлюсь попытке пробиться, и к дьяволу тебя. Потому что, пока ты здесь, я все еще заключенный.

Свет в кладовой закачался. Джон был за высоким шкафом с фарфоровой посудой. Кто‑то вошел в кладовую. На углу шкафа показалась рука, широкая с черными волосами, украшенная браслетом с голубым стеклом не правильной формы. Когда дверь открылась, рука исчезла из виду. Звон тарелок на полках, скольжение фаянсовой посуды, и голос:

– Здесь все в порядке. Неси эту.

Дверь закрылась. Джон шагнул вперед. Все здесь было ему знакомо. Вот дверь в главную кухню Он вышел и медленно пошел по холлу к столовой. В холле стоял стол красного дерева, на нем свободной формы скульптура из алюминиевых прутьев и стеклянных шаров. Она была ему незнакома. Раньше здесь стояла голубая керамическая ваза. Глазурь ее была вся в трещинах. Комбинация бирюзы и пламенеющего красного стола казалась слишком богатой, слишком чувственной. Он разбил эту вазу. Разбил нечаянно. Он вспомнил свою первую реакцию: удивление, что глазурь покрывала керамику только снаружи. Ему было тогда четырнадцать лет. Он вошел в семейную столовую и остановился.