|
– Ты никогда не сдашься, да? – Пока дышу – никогда. – И я, разумеется, но не так, как ты, Катон. Я не солдат. Нет у меня этой жилки. Я собира-юсь возвратиться в Италию и организовать гражданское сопротивление Цезарю там. Катон вскочил, сжав кулаки. – Не смей! – заорал он. – Возвратиться в Италию – значит унизиться перед Цезарем! – Ну-ну, успокойся, прости мою глупость, – заблеял Цицерон. – Лучше скажи, что мы бу-дем делать? – Мы возьмем раненых и отправимся на Коркиру, конечно. У нас есть корабли, но надо поторопиться, пока жители Диррахия их не сожгли, – сказал спокойно Катон. – Соединившись с Гнем Помпеем, мы получим известия о других и тогда окончательно определимся. – Восемь тысяч больных людей да еще все остальное? У нас же недостаточно кораблей! – ахнул Цицерон. – Если Гай Цезарь мог втиснуть двадцать тысяч легионеров, пять тысяч нестроевых и ра-бов, всех своих мулов, повозки, материальную часть и артиллерию в триста потрепанных и ды-рявых посудин, а затем отплыть в океан, чтобы перевезти все это в Британию, – сказал с насмешливым видом Катон, – почему я не могу погрузить четверть всего того же на сотню хо-роших, крепких транспортов и потихоньку передвигаться вдоль берега в спокойных водах? – О! Да, Катон! Да, да! Ты абсолютно прав. – Цицерон поднялся и трясущимися руками передал свою чашу Статиллу. – Я должен упаковать вещи. Когда мы отплываем? – Послезавтра. Той Коркиры, какую Катон помнил по предыдущему визиту, больше не было. По крайней мере, на побережье. Изумительный остров, жемчужина Адриатики, гористый, покрытый буйной растительностью, окруженный прозрачной, пронизанной солнцем водой, неузнаваемо изменился. Во всех некогда уютных бухточках теснились транспортные и военные корабли. Все деревушки превратились в пункты обслуживания воинских лагерей, со всех сторон их обступавших. На поверхности когда-то прозрачного моря плавали экскременты людей и животных, вонявшие хуже, чем грязевые равнины египетского Пелузия. Усугубляя всю эту антисанитарию, Гней Помпей расположил свою главную базу в узком проливе с видом на материк. Он объяснял это тем, что там можно рассчитывать на хороший улов, когда Цезарь попытается перебросить войска и припасы из Брундизия в Македонию. К сожалению, течение в проливе не уносило грязь, а, наоборот, накапливало. Катон почти не замечал вони, а вот Цицерон постоянно твердил о ней, демонстративно за-крывая платком свое позеленевшее лицо и оскорбленные ноздри. В конце концов он удалился на пришедшую в упадок виллу на вершине холма, где он мог гулять в прелестном саду и срывать фрукты с деревьев, почти забывая о ностальгии. Цицерон, с корнем вырванный из Италии, был в лучшем случае тенью себя самого. Внезапное появление младшего брата Цицерона, Квинта, и его сына, Квинта-младшего, лишь прибавило ему неприятностей. Не желая вставать ни на чью сторону, эта пара изъездила всю Грецию и Македонию. После поражения Помпея Великого под Фарсалом они поспешили в Диррахий к Цицерону. Найдя лагерь опустевшим и узнав от жителей Диррахия, что, скорее все-го, республиканцы отправились на Коркиру, они тоже поплыли туда. – Теперь ты понимаешь, – ворчал Квинт, – почему я не хотел связываться с этим дураком Магном, явно переоценившим себя. Он недостоин завязывать Цезарю шнурки на ботинках. – К чему идет мир, – парировал Цицерон, – когда дела государства решаются на поле бра-ни? Ведь не могут они так решаться! Рано или поздно Цезарь должен вернуться в Рим и взять бразды правления в свои руки. И я намерен быть там же, чтобы ему противостоять. Квинт-младший фыркнул. – Чепуха, дядя Марк! Как только ты ступишь на землю Италии, тебя арестуют. – Вот в этом, племянник, ты ошибаешься, – возразил с презрением Цицерон. |
