|
Катул те-перь мертв, Бибул мертв. Где Агенобарб и этот монументальный идиот Метелл Сципион? Неужели я – единственный выживший boni?» Вдруг пошел дождь, что не было неожиданностью в этих местах, и Катон возвратился в генеральскую резиденцию, где теперь находились только Статилл и Афенодор Кордилион. Два человека, которых он всегда был рад видеть. Статилл и Афенодор Кордилион были парой его домашних философов так много лет, что никто и вспомнить не мог. Он кормил их и платил им за то, что они составляли ему компанию. Только настоящий стоик мог вынести гостеприимство Катона дольше одного-двух дней, ибо этот правнук бессмертного Катона Цензора гордился простотой своих вкусов. Окружающие стали называть его скрягой, но это нисколько не расстраивало Катона. Он был невосприимчив как к критике, так и к хорошему мнению других о нем. Но не меньше, чем к стоицизму, Катон был привержен к вину. Хотя вино, которое он распивал со своими философами, было дешевым и очень невкусным, зато запас его был бездонным. Катон без тени смущения заявлял, что если раб, стоящий меньше пяти тысяч сестерциев, делает столько же, сколько невольник, стоящий в пятьдесят раз дороже, то зачем переплачивать? А еще он не терпел в доме женщин. Поскольку все римляне, даже совсем неимущие, любили удобства, странная привержен-ность к аскетизму выделяла Катона из общего ряда. Многие им даже восхищались. Это качество вместе с его поразительной целеустремленностью и неподкупностью возвысило его до статуса героя. Каким бы неприятным ни было порученное ему дело, он вкладывал в него всю душу. Его грубый, немелодичный голос, его блестящая способность устраивать обструкции на Форуме и в сенате, его слепое стремление скинуть Цезаря с пьедестала – все это дополняло образ несгибае-мого борца. Ничто не могло запугать Катона, никто не мог урезонить его. Статилл и Афенодор Кордилион и не думали его урезонивать. Немногие любили Катона, а вот они любили. – Тит Лабиен остановился здесь? – спросил Катон, направляясь к столу с вином и наливая себе целую чашу, в которую даже и не подумал долить воды. – Нет, – ответил Статилл, чуть улыбнувшись. – Он поселился там, где раньше жил Лентул Крус, и выпросил амфору лучшего фалернского вина у квартирмейстера, чтобы утопить свое горе. – Пусть ему будет хорошо везде, только бы не у нас, – сказал Катон, ожидая, когда слуга снимет с него кожаные доспехи. Потом сел со вздохом. – Думаю, новость о нашем поражении уже распространилась? – Повсюду, – ответил Афенодор Кордилион. В его старческих ревматических глазах стояли слезы. – О, Марк Катон, как мы будем жить в новом мире, которым будет править тиран? – Старый мир еще не ушел в прошлое. И не уйдет, покуда я жив. – Катон залпом выпил вино и вытянул длинные мускулистые ноги. – Я полагаю, многие выжившие при Фарсале дума-ют так же, как я. И уж определенно Тит Лабиен. Если Цезарь еще склонен раздавать помилова-ния, Лабиена он ни за что не помилует. Не помилует, а?! Словно он уже царь. Абсолютно всех восхищает его милосердие, им восторгаются, ему поют хвалы! Ха! Цезарь – второй Сулла. Цар-ская кровь в жилах его прямых предков текла еще семь столетий назад! Даже больше чем цар-ская. Сулла никогда не претендовал на происхождение от Венеры и Марса. Если Цезаря не остановить, он провозгласит себя царем Рима. По крови он может быть таковым. А теперь у него есть и власть. Чего у него нет – это пороков Суллы. А лишь пороки помешали Сулле повязать лоб диадемой. – Тогда мы должны принести жертву богам, чтобы Фарсал не стал нашим последним сра-жением, – сказал Статилл, наполняя чашу Катона из новой бутылки. – Хорошо бы разузнать больше о том, что случилось! Кто жив, кто убит, кого взяли в плен, кто спасся… – У этого вина подозрительно хороший вкус, – прервал его Катон, хмурясь. |
